Епископ Кронштадтский Назарий: Мы не будем восстанавливать то, что чуждо монастырской жизни

Что можно рассказать об Александро-Невской лавре? Юбилейные празднования тяготеют к тому, чтобы прежде всего говорить о перевернутых страницах истории. Однако важно найти правильный баланс между прошлым и настоящим. Из чего складывается жизнь лавры сегодня? О духовном устроении жизни монашеской общины, послушниках, экскурсоводах, туристах и о своих надеждах ответственному редактору «Журнала Московской Патриархии» рассказывает наместник Александро-Невской лавры епископ Кронштадтский Назарий.

— Ваше Преосвященство, начнем с главного. Как вы видите жизнь большого монастыря в многомиллионном городе?

— Город накладывает большой отпечаток на жизнь нашей лавры. Я уже семнадцатый год наместник — это значительный срок. Из моих пятидесяти четырех предшественников только один был наместником 12 лет, остальные и того меньше. У нас есть все проблемы городского монастыря, на которые накладывается еще и своя специфика. Как бы то ни было, наша лавра возникла иначе, чем большинство монастырей. Она создана по указу императора Петра Первого. И он предписывал, чтобы Александро-Невская лавра была столичным монастырем, «кузницей кадров», обителью ученого монашества. И духовное образование в нашем регионе пошло как раз из стен лавры.

Практически вся жизнь обители совпадает с синодальным периодом. Мы знаем, что Церковь в синодальный период была государственной. Лавра — ее насельники, хоры и так далее — прямо участвовала в жизни империи и императорского двора. Ученое монашество трудилось в различных синодальных учреждениях, то есть фактически участвовало в государственных делах. Лаврские хоры — братский и митрополичий — всегда принимали участие в государственных парадах, в императорских днях. Другими словами, занимались несвойственным монастырю делом.

И когда мне задают вопрос, будете ли вы восстанавливать всё, что было, я твердо говорю: нет! Многое из того, что было в лавре в то время, чуждо монастырской жизни.

Мое служение в лавре начиналось в то время, когда богослужение совершалось только в Троицком соборе, и тот был приходским храмом. Затем я стал наместником в Коневецком монастыре и снова вернулся в лавру через год после ее открытия. Но и тогда монастырь начинал свою жизнь при приходе. В таких условиях наладить монастырскую жизнь было крайне сложно. Мы обсуждали эту проблему с митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Владимиром, священноархимандритом лавры, и он пошел мне навстречу, упразднив в 1994 году приходское собрание. И только тогда мы смогли серьезно начать обустройство монастыря. Однако и после этого мы еще лет шесть или семь венчали у себя в соборе. Да, понятно желание тех, кто просит о венчании в красивом огромном соборе на Невском проспекте. До сих пор мы практически каждый день слышим просьбы о венчании, хотя уже без малого десять лет не венчаем.

— Как себя чувствует братия в таких условиях?

— Даже в Троице-Сергиевой лавре — тоже очень посещаемой, в том числе и туристами — у монахов есть спокойное место, куда туристы не попадут. У нас монаху некуда деться. Его жизнь — это в буквальном смысле слова перебежки из храма в келью и обратно. А по пути его регулярно атакуют вопросами: «А я вот тут пришла и хочу посмотреть келью!» Да, эта дурная бесконечность братию нервирует и травмирует.

Надо сказать, что наша братия всё еще немногочисленная — только в этом году перевалило за 30 монашествующих. А молодежь у нас — это те послушники, которые, учась в Санкт-Петербургских духовных академии и семинарии, живут в лавре. По окончании учебы они принимают решение, остаться у нас или нет. Практически никто не остается, и слава Богу! Они приобретают у нас важный опыт жизни в Церкви. Несколько таких послушников были у меня келейниками, а сейчас уже священники, со своими семьями. Могу сказать, хорошие священники получились! Шесть-семь лет в монастыре оказали огромное влияние на их жизнь. И когда кто-то из послушников поступает учиться, то я всегда им говорю: «Ваше первое дело — учеба. Будут для вас послабления, и от некоторых послушаний освобожу». Ребята остаются, несут труды по мере сил и возможностей.

— Вы уже упомянули о туристах как о тяжком бремени. Но и с ними, как я понимаю, приходится работать. Есть ли среди братии экскурсоводы?

— Поток туристов в лавре довольно большой — 50–70 тысяч в год. И я настаиваю, особенно когда поступают молодые, чтобы они знали, куда они пришли и где находятся. Силенок у нас маловато, и не любого экскурсоводом поставишь. Специфика этой профессии в том, что человек должен быть открытым, а не просто бубнить какие-то факты. На экскурсии задают разные вопросы и о духовой жизни, и о пути к монашеству. У нас сейчас семь лаврских экскурсоводов, некоторые из них студенты духовных школ и не могут работать полный день.

С теми туристическими фирмами, которые возят православно ориентированных туристов, мы заключаем договоры и особо оговариваем посещение лавры и других культовых мест. Мы проводим курсы для светских экскурсоводов (40–50 часов) и рассказываем не только о лавре, но и об основах церковной жизни, а то порой проходишь мимо и слышишь такой рассказ о Церкви, что хочется тут же за ворота экскурсовода выставить (улыбается).

— Владыка, есть ли возможность помочь монаху, который все-таки ищет уединения?

— Да, правомерный вопрос, и я им озаботился с самого начала. Когда мы пришли, у нас было много дел: огромный объект, денег нет, какие-то мифические спонсоры. Я знаю тяжести пребывания в городском монастыре. И однажды к нам пришел фермер, у которого было три гектара земли, и он получил от покойного владыки митрополита Иоанна благословение, что на этой земле строить. Место древнее, часть пути «из варяг в греки». А во время войны это была так называемая дорога смерти, которая вела на печально известный «Невский пятачок», откуда никто не возвращался. Там еще с языческих времен лежал валун, о котором ходили легенды. Хозяин земли раб Божий Владимир поставил там крест.

Я согласился организовать там место, где братия могла бы уединяться, когда всё в городе «достанет». Сейчас там скит — образец деревянного зодчества, у скита есть начальник, есть духовник и послушники. Поначалу городскую братию трудно было туда отправить. А сейчас они почувствовали, что это место может быть полезно для духовных размышлений, и перестали сопротивляться. Если я вижу, что кто-то устал, значит, пора в скит. К этому тоже надо приучать.

Все требы, вызов священников на дом, конечно, очень мешают настоящему монашескому устройству. С другой стороны, люди привыкли к Троицкому собору как к приходу, и мне это очень сложно как-то перебороть, чтобы прихожан не обидеть. Поэтому в монастыре совершаются все требы, кроме венчания. Это тоже большая нагрузка, притом несвойственная монастырю.

Когда я служил в Троицком соборе на рубеже 1990-х, приходилось в один день крестить по 80–100 человек. А сейчас все хотят индивидуальное крещение, но сегодня без катехизации мы стараемся не крестить. Мало-помалу катехизаторские беседы наладились, и люди с удовольствием приходят. Говорят, что те, кого необходимость катехизации не устраивает, пойдут к соседям. Но и соседи выполняют решения Соборов и патриаршие указания. Так что всё наладилось, пусть пока и не иде­ально.

— Ощущаете ли вы особое духовное родство с другими монастырями? С кем из монастырей вы поддерживаете братские отношения?

— У каждого из монахов свои личные предпочтения, но, чтобы монастырь имел особые отношения с другим монастырем, у нас такого не сложилось. К нам приезжают из разных монастырей. Но это не настолько тесные контакты. У меня есть два-три человека в братии, кто без Иерусалима жить не может, есть и так называемые афониты, почаевцы…

Когда мы начали восстанавливать монастырь, это была жизнь на стройке, и большинство забот совсем не монашеские. Стоишь на службе, а думаешь неизвестно о чем: где добыть стройматериалы. Там окно выпало, тут что-то провалилось. Восстановление стен и восстановление человеческой души должны идти параллельно. Приезжают к нам как-то подвижники из Почаева и говорят: «У вас тут требы». Я им отвечаю: «Отцы, извините, мы на Невском проспекте». «Ой, а у вас кафизма не вычитывается: нужно две, а у вас одна». Но люди к нам едут иногда за 40, а то и 60 километров. Им невозможно соблюсти весь суточный круг, но мы сами это, конечно, исполняем.

Удержать общину — общность — в монастыре сложно, ведь у каждого свои предпочтения, свое понимание, приходится прибегать к диктату. Если ты видишь, что тебе что-то нравится, а у нас это невозможно, поезжай в тот монастырь, который тебе больше подходит, и живи там. Монашеская традиция нашей лавры не была нам передана ее живыми носителями, мы ее восстанавливаем по книжкам. И я признаю: монастырь держится на моей диктатуре, но она не самая жесткая. У нас есть разнообразие, не запрещены прослушивание радио, использование компьютера. Большинство из братии имеет духовное образование. Некоторых из них я привлекаю к работе над сайтом или к другим занятиям. Мы не ретрограды, но некоторая жесткость нужна, чтобы братство держалось.

— Какой бы вы хотели видеть обитель, когда реставрационные и строительные работы будут закончены?

— Наше месторасположение будет всегда влиять на монашескую жизнь. Мне бы хотелось, чтобы часть братии занялась нашей историей, работала в архивах, например в РГИА, где находится весь синодальный и лаврский архивы. Сейчас многие церковные историки приезжают в командировку на несколько дней работать в петербургских архивах, а сделать почти ничего не удается за такой короткий срок, в архивах очень жесткая система. Мне бы очень хотелось, чтобы наша братия могла и таким специалистам помогать, работать в архивах по чужому заказу.

Кроме того, мне бы хотелось, чтобы был не один духовник, а сложилась духовническая группа из опытных монахов. Сейчас одна из главных проблем монастырей — отсутствие хороших духовников. Мне бы хотелось, чтобы духовники были не только для братии, но и для прихожан. Нужно, чтобы духовники могли дать ответ любому входящему, даже туристу. Не «бабушки», свечницы и уборщицы, должны заниматься людьми, а священники. Мои пожелания больше направлены на людей. Можно быть книжным червем, но мы же священники и монахи, мы призваны служить и Богу, и народу.

Хотелось бы, чтобы приходящие туристы, паломники, духовно окормлялись только братией, это очень много значит. Я знаю по Коневскому монастырю, где я был восемь лет настоятелем, как люди реагирует на то, что их сопровождает монах или послушник. Даже если он экскурсовод никудышный, то это компенсируется его принадлежностью к братии.

Мы создали год назад для прихожан группу по изучению церковнославянского языка. Сейчас хочу прикрепить кого-то из братии учить их церковному чтению. У нас есть и академия, и семинария, но псаломщицкой практики нет. Хотелось бы, чтобы люди, которые хотят послужить Церкви на любом приходе, делали это грамотно, а чтение было внятным. Я всегда добиваюсь, чтобы чтец не «сам спасался», бубня что-то себе под нос, но чтобы все собравшиеся в храме слышали и молились.

— Синодальный период длился почти триста лет, но история лавры — это и несколько трудных лет после Октябрьского переворота, время исповедничества и даже мученичества. Для лавры этот период связан с именами митрополита священномученика Вениамина Петроградского, духовника лавры преподобного Серафима Вырицкого и других новомучеников.

— Лавра как монастырь де-юре перестала существовать в 1922 году, но монахи оставались. Они образовывали коммуны, кооперативы. Последний храм, Свято-Духовский, закрылся в начале 1936 года. К сожалению, мы не смогли восстановить этот храм: всё разрушено. Мы издали двухтомник про последние сто лет истории лавры. Каждому из братьев я подарил эту книгу, чтобы они могли очень плотно изучить этот период, который, с одной стороны, был очень разрушителен и для самой лавры, с другой — дал столько подвижников.

В начале моего наместничества пришла старушка и сказала: «Я хочу показать вам, где я была на исповеди у Серафима Вырицкого». И она показала келью, где он жил. Что может быть лучше для святого, чем устройство храма в его честь? Владыка митрополит Владимир поддержал это идею, и мы уже несколько лет служим в этом храме.

Кроме того, митрополит Владимир благословил один из храмов освятить в честь Собора лаврских святых. У нас уже есть 14 имен, которые будут входить в этот собор. Надеюсь, что Синод рассмотрит нашу просьбу учредить день их памяти.

— Вы готовитесь к открытию церковного музея. Каким он будет?

— Когда-то в лавре было знаменитое древлехранилище, но от него, к сожалению, ничего не осталось, розыски не дали никаких результатов. Мы знаем, что император Петр Первый увлекался резьбой и некоторые его изделия, которые он дарил игумену лавры, сейчас находятся в Эрмитаже. Там же и рака, в которой находились мощи нашего небесного покровителя святого благоверного князя Александра Невского, и малахитовая сень. В Русском музее хранится запрестольная икона из нашего храма. Но если бы мы сидели и плакали, как евреи на реках Вавилонских, что нам ничего не возвращают, то ничего бы у нас не получилось.

Сегодня у нас собрана небольшая коллекция, достойная музеефицирования. Мы практически закончили ремонт помещения для музея. Среди экспонатов, например, престол из Троицкого собора, который мы заменили на новый, а он был подарком Патриарха Алексия I. Некоторые облачения с печатью Александро-Невской лавры вернулись из театров и тоже станут частью музейной экспозиции. Обязательно будут выставлены некоторые личные вещи новомучеников. У нас есть, например, подлинная дверь камеры из известной тюрьмы «Кресты», через которую прошли тысячи новомучеников и исповедников нового времени.

Есть иконы начиная с XVII века, за которыми в музее будет более тщательный присмотр. Люди часто приносят что-то ценное в дар. В нашей библиотеке появляются многие издания с автографами авторов, старопечатные книги и редкие издания. Всё это мы будем рады представить паломникам и туристам, приходящим к нам.