5 октября 2013 года исполнилось 150 лет со дня рождения знаменитого русского философа Евгения Николаевича Трубецкого (1863–1920), чье имя стало одним из символов русского религиозно-философского возрождения начала XX века. Однако стоит заметить, что в этом бурном и разнородном движении положение Евгения Трубецкого было достаточно парадоксальным. С самого начала находясь в духовном и кровнородственном центросплетении интеллектуальной жизни Серебряного века, он в то же время сумел избежать его крайностей, без коих невозможно представить мятущуюся мысль этой эпохи. В то время, почти каждый представитель этого движения отметился целым веером очень ярких и спорных идей, до сих пор провоцирующих бурные дискуссии, вплоть до обвинения в ересях. Однако Евгений Трубецкой сохранил редкое для того времени христианское трезвомыслие.
Детство и юность
Евгений Николаевич происходил из великого княжеского рода Трубецких, представители которого были замечены почти во всех крупных событиях русской истории. Если не восходить дальше XIX века, то достаточно сказать, что несостоявшийся диктатор декабристского восстания князь Сергей Петрович Трубецкой приходился ему дальним дядей. Его отец князь Николай Петрович Трубецкой (1828–1900) был тайным советником и гофмейстером императорского двора, а также большим покровителем музыки и сооснователем Московской консерватории вместе с его другом композитором Н.Г. Рубинштейном. Среди двенадцати детей Николая Петровича семь родились от второго брака с княжной Софией Алексеевной (1841–1901), в девичестве Лопухиной, и многие из них стали весьма заметными деятелями наступившей эпохи. Уже старший брат Евгения Сергей Николаевич Трубецкой (1862–1905) был самым известным учеником философа Владимира Соловьева, фактически став главным преемником этого отца-основателя религиозной философии Серебряного века. Его младшая сестра Елизавета (1861–1939) стала супругой протоиерея Михаила Осоргина, родоначальника славной церковной фамилии. Его младший брат Григорий во время Первой мировой войны был послом в Сербии и сыграл важную роль в истории Белого движения. Его сводным братом также был оригинальный скульптор Паоло Трубецкой (1866–1938), автор своеобразного конного памятника Александру III в Петербурге. Трудно вспомнить иную дворянскую семью того времени, более богатую известными именами и связями, чем семья Трубецких.
Определяющее влияние на Евгения Трубецкого оказал брат Сергей, который был старше его только на год и с которым они вместе прошли свою духовную эволюцию. Детство братьев Трубецких прошло в родовом поместье Ахтырка, в нескольких верстах от Хотьковского женского монастыря и Троице-Сергиевой лавры, коими, по словам Евгения, были полны все их ахтырские воспоминания. Над кроватью каждого брата висела икона Преподобного Сергия Радонежского, и именно к детским впечатлениям восходит пристальный интерес Евгения Трубецкого к иконописи. В 1874 году оба брата поступили в известную московскую гимназию Ф.И. Креймана, где их шутливо различали как Трубецкого I и Трубецкого II. В 1876 году их отец был назначен вице-губернатором Калуги и братьям пришлось сменить элитную московскую гимназию на простую калужскую, где и проходило их интеллектуальное становление. Уже в 15 лет юные братья заявили о своих убеждениях, которые в соответствии с молодежной модой того времени исчерпывались англо-французским позитивизмом, связанным с непримиримым отрицанием всей духовной сферы человеческой жизни. Трубецких не миновал этап радикального материализма и некритического богоотрицания, через который прошли многие поколения русских мыслителей того времени, начиная даже с их будущего учителя Владимира Соловьева. Но интерес к истории философии заставил в скором времени пересмотреть их отношение к однобокому позитивизму: знаменитый восьмитомник Куно Фишера «История новой философии» (1854–1877) в переводе Н.Н. Страхова открыл Трубецким бесконечно многообразный мир философских идей и имен, и уже в восьмом классе гимназии Евгений совершает поворот к философскому идеализму, которому он останется верен до конца своей жизни.
Было бы нечестно говорить о становлении Евгения Трубецкого, не обратив внимания на его страстное увлечение искусством и, шире, эмоциональным аспектом человеческого бытия, что с самого начала отличало его от более рационального старшего брата. По его собственному признанию, настоящий духовный переворот в его жизни произвела Девятая симфония Бетховена, услышанная им в исполнении Антона Рубинштейна на одном из светских вечеров в их собственном доме. С этого момента будущий философ осознал, что познание истины не может ограничиваться одним лишь рациональным путем, и всему его дальнейшему творчеству будет очень свойственен синтез разных философских методов и нередкое обращение к художественным образам. Немецкие философы-идеалисты в это время сменяются для него русскими консервативными мыслителями, прежде всего Алексеем Хомяковым и Федором Достоевским, фактически повернувшим мейнстрим русской мысли XIX века от материализма к идеализму, и наконец открытием книги Владимира Соловьева (1853–1900) «Критика отвлеченных начал» (1880), окончательно утвердившей обоих братьев уже не на пути абстрактного философского идеализма, но на пути религиозного миропонимания, без которого любой идеализм оказывается лишенным своего метафизического фундамента.
В 1881 году братья Трубецкие поступили на единственный факультет Московского университета, который имел непосредственное отношение к политике, — юридический. Не стоит забывать, что Трубецкие представляли высшую аристократию своего времени и как в самой семье, так и вокруг нее все ожидали от них унаследования дворянского служения государству. Но уже через две недели после поступления Сергей Трубецкой решил, что хочет посвятить свою жизнь профессиональному изучению истории философии, и перевелся на историко-филологический факультет, где была кафедра философии. Евгений же остался на юридическом, потому что собирался сделать политическую карьеру и философия была для него не столько профессией, сколько неотъемлемым интересом всей его жизни. В дальнейшем Сергей Трубецкой совершит стремительную академическую карьеру; в 1905 году, когда ему будет только 43 года, совет Московского университета изберет его своим ректором, но на этой должности он подорвет свое здоровье, успокаивая непомерные требования революционного студенчества. Евгений был человеком не менее, а скорее даже более активным в своей жизненной позиции, чем Сергей, но его спасало редкое сочетание умиротворенной созерцательности и весьма разносторонних интересов, что сказалось и на его философии, затрагивающей самые разные мировоззренческие вопросы и темы.
Философ, публицист, политик
Продолжая традиции дворянского служения, в 1885 году князь Евгений Николаевич поступил в качестве вольноопределяющегося в стоявший в Калуге Киевский гренадерский полк, сдал офицерские экзамены и, вполне возможно, продолжил бы военную карьеру, но юридическая наука и философские поиски не отпускали его: он пробовал писать статьи, выступать с публичными лекциями, заводил знакомства в самых разных политических и интеллектуальных сферах. И в этом смысле он был подлинным человеком наступающего Серебряного века со всей его «цветущей сложностью». В 1886 году он защитил магистерскую диссертацию «О рабстве в Древней Греции» и стал приват-доцентом Демидовского юридического лицея в Ярославле. В 1887 году на домашнем семинаре философа Льва Лопатина Трубецкой познакомился с кумиром своей молодости — Владимиром Соловьевым, с которым оба брата сохранят самые преданные отношения и фактически останутся его главными учениками. Достаточно сказать, что сам Соловьев умер в поместье Трубецких в Узком, почти на руках у Сергея Николаевича. Значение Соловьева для русской религиозной философии XX века невозможно переоценить — он был ее основателем, и все ее противоречия, все правды и неправды восходили именно к его творчеству.
Главной идеей Соловьева был универсальный по форме и универсалистский по своему содержанию синтез религиозного мировоззрения и философского мышления, воплощенный в концепции онтологического «всеединства», объясняющего и оправдывающего взаимосвязи всех элементов бытия и сознания. Этот подход стал общим знаменателем для всей соловьевской линии русской философии, к которой относятся такие имена, как П.Флоренский, С.Булгаков, Н.Лосский, Л.Карсавин, С.Франк, но первыми в этой плеяде были именно братья Трубецкие. Для самого Евгения Трубецкого Соловьев был главным учителем всей жизни, дело которого он продолжал и одновременно спорил с ним — чем дальше, тем больше. Универсализм и холизм Соловьева были очень близки Трубецкому, но в одном пункте он принципиально не соглашался с ним — это к догматическому безразличию в отношении римского католичества, которое Соловьев хотел объединить с православием. Здесь уже сказалась церковная позиция Евгения Трубецкого, отличающая его от многих иных представителей «русского религиозно-философского ренессанса».
В том же 1887 году Трубецкой женился на княжне Вере Александровне Щербатовой, дочери бывшего московского городского головы, и в их семье родилось трое детей — Сергей, Александр и Софья. В 1892 году Трубецкой выпускает первый крупный концептуальный труд, посвященный одновременно истории богословия, философии и церковной политики — «Религиозно-общественный идеал западного христианства в V веке. Миросозерцание Блаженного Августина». Вслед за ним в 1897 году выходит его докторская диссертация на схожую тему — «Религиозно-общественный идеал западного христианства в XI веке. Идея Царства Божия у Григория VII и публицистов его времени». Именно в этих работах, заочно полемизируя с Соловьевым, Трубецкой проводит непопулярную для того времени мысль о том, что недопустимо подменять идею Царства Божиего на небесах утопической идеей «Царствия Божиего» на земле, которой обосновывали себя многие теократии. Будучи признанным исследователем, в 1897 году Трубецкой получает звание профессора и преподает в Киевском университете имени святого Владимира.
XX век начался для Евгения Трубецкого эскалацией всеобщей политизированности — он пытался определиться со своими политическими позициями, а его пытались привлечь к себе самые разные силы. В мае рокового 1905 года при его непосредственном соучастии в особняке Морозовых в Москве прошел Первый Всероссийский земский съезд, а в ноябре было организовано Московское религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева. В том же году от эмоционального и физического переутомления в борьбе за университетские преобразования скончался только что избранный ректор Московского университета Сергей Трубецкой, и брат Евгений надолго останется главным носителем этой философской фамилии. Авторитет Трубецкого был настолько высок, что сам премьер-министр С.Ю. Витте (1903–1906) предложил Евгению Николаевичу должность министра народного просвещения, но он, к сожалению, отказался, поскольку во многом был не согласен с политикой власти, занимая умеренные, либерально-консервативные позиции, сочетающие идеи конституционного, республиканского государства, опирающегося на национальные традиции. Именно на этой политической платформе Евгений Трубецкой останется до конца своих дней, что определило его участие в кадетской Партии народной свободы и Партии мирного обновления с 1906 года. В 1906–1910 годах Трубецкой работал редактором неофициального органа этой партии — «Московского еженедельника», где успел опубликовать более 300 статей. Тогда же он становится профессором энциклопедии и истории философии права Московского университета, а в 1907 году оказывается членом Государственного совета, своего рода верхней палаты российского парламента. Именно по его инициативе в 1910 году было создано самое известное издательство философской литературы «Путь», без которого невозможно представить интеллектуальную жизнь Серебряного века. В 1911 году вместе с группой других профессоров Евгений Николаевич покинул Московский университет в знак протеста против нарушения принципов университетской автономии правительством, о которых столь радел еще его брат Сергей, и вся его семья переселилась в Калужскую губернию, в имение жены Бегичево, где он все оставшиеся годы до революции писал статьи для издательств «Путь» и «Русская мысль». При этом он регулярно приезжал в Москву для чтения лекций в Народном университете им. А.Л. Шанявского и участия в заседаниях Религиозно-философского и Психологического обществ.
Поместный Собор 1917 года
В 1917 году князь Евгений Трубецкой удостоился чести стать делегатом Всероссийского Поместного Собора, большинство которого представляли миряне. Более того, именно Трубецкой был избран помощником председателя Собора от мирян вместе с главой Государственной думы М.В. Родзянко, который на Собор не приехал, и его заменил бывшим обер-прокурор Синода А.Д. Самарин. Одну из наиболее острых дискуссий Собора вызвал вопрос о влиянии Церкви на грядущие выборы в Учредительное собрание — насколько точно церковная власть может высказывать свои предпочтения на этих выборах? Одна крайняя позиция заключалась в том, что Церковь должна прямо назвать своих кандидатов, а другая крайняя позиция утверждала, что Церковь вообще не должна реагировать на эти выборы. Евгений Трубецкой предложил «средний царский путь»: «Обратиться с воззванием к народу, не опираясь ни на какую политическую партию, и определенно сказать, что следует избирать людей, преданных Церкви и Родине». Именно его предложение было принято Собором. Когда же обсуждался самый главный вопрос Собора о выборе Патриарха, то князь Евгений Николаевич очень верно заметил, что новому Патриарху не придется довольствоваться властью, а на его долю выпадет самое тяжелое время в истории России, и что не земное торжество Церкви, а только торжество и слава на небесах могут ожидать его. Как мы теперь уже знаем, эти слова были пророческими: председатель Собора митрополит Тихон (Белавин) был избран Патриархом Московским и пережил самое страшное время в истории Церкви. Также князь Трубецкой был избран на Соборе в Высший церковный совет от мирян вместе с профессорами С.Н. Булгаковым, А.В. Карташевым, И.М. Громогласовым, П.Д. Лапиным и С.М. Раевским.
Философские взгляды
Творческое наследие Евгения Трубецкого не столь обширно, как у многих иных мыслителей его генерации, но зато не менее объемно по количеству и качеству затрагиваемых проблем. В 1913 году Трубецкой издает фундаментальный двухтомный труд «Миросозерцание Владимира Соловьева», который А.Ф. Лосев считал лучшим, что было написано о Соловьеве. В этом труде Трубецкой отдает дань своему великому учителю и одновременно критикует его философию по целому ряду аспектов, среди которых речь идет не только о соловьевском филокатоличестве, но и о пантеистическом смешении у Соловьева Абсолюта и природы, порядка мистического и порядка естественного, а также о его концепции Софии как посредника между Богом и миром. Не было более популярного соблазна для русских «философов всеединства», чем не проясненная идея Софии-Премудрости Божией, породившая целую плеяду софиологов. Евгения Трубецкого также относят к этой плеяде, хотя он как раз не разделял софиологических заблуждений и впоследствии писал, что «София — вовсе не посредница между Богом и творением; она — неотделимая от Бога Сила Божия, и мир, становящийся во времени, есть нечто другое по отношению к Софии».
Исследователям русской мысли очень удобно изучать взгляды Евгения Трубецкого, поскольку он относился к тому редкому типу философов, которые постарались под конец жизни изложить всё свое мировоззрение в одной большой книге, какой стала программная работа Трубецкого «Смысл жизни», написанная в 1918 году. Необходимо заметить, что это название идеально отражает главную проблему всей его философии — вопрос о смысле жизни. В этой книге философ подробно излагает свою философскую систему и подытоживает свою эволюцию. Радикальное отличие его картины мира и от большинства идеалистических систем заключается в том, что в качестве исходной метафизической категории он полагает не всеединое сущее, как, например, В.Соловьев, а всеединое сознание: «Истина есть всеединое сознание, а не всеединое сущее, ибо сознание объемлет в себе и бытие и небытие — и ночь, которая есть теперь, и день, которого уже нет. Только при таком понимании становится возможной истина о возникновении и уничтожении, то есть о переходе от бытия к небытию и обратно». Традиционно принятое в европейском идеализме со времен Платона «сущее» бессознательно и безлично, в то время как Творец мироздания сознателен и личностен, и если бы метафизики исходили не из безусловного сущего, а из безусловного сознания, то они могли бы преодолеть многие тупики своих систем. Вместо этого многие метафизики воспринимают изначальную истину как некий объект в пространстве и становятся похожими на обычных материалистов. На самом же деле, по Трубецкому, истина уже содержится в сознании человека как богоподобного существа и «искание истины есть попытка найти безусловное сознание в моем сознании». Поскольку же безусловное сознание для христианина — это сознание Творца, то смысл жизни, по Трубецкому, состоит в поиске вечных истин, заключенных в Божественном сознании.
Другой заметной особенностью системы Трубецкого от других философов «всеединства» было отрицание им той апологии антиномизма, которая у многих из них была возведена в принцип (Флоренский, Эрн, Бердяев и др.). Как утверждал Трубецкой, «осуждать стремление к логическому монизму — значит просто осуждать самое искание единой истины и единой правды в религии». Это был настоящий вызов тому восторженному иррационализму, который зачастую кажется неотъемлемым свойством русской религиозной философии Серебряного века.
«Умозрение в красках»
Наиболее известные работы в наследии Евгения Трубецкого посвящены философии иконы, открывшей целое направление в истории современной православной мысли. Впечатления от иконописных образов сохранились у него еще с ахтырского детства, но в начале XX века с величайших русских икон стали снимать серебряные оклады и стирать вековую копоть. Сейчас в это уже трудно поверить, но даже «Троица» Андрея Рублева была неизвестна на Руси так, как она открылась образованному обществу в 1904 году. Трубецкой видел коллекции и посещал выставки вновь открытых русских икон и под их впечатлением написал свои знаменитые статьи «Умозрение в красках» (1915), «Два мира в древнерусской иконописи» (1916), «Россия в ее иконе» (1917). В первой из них с подзаголовком «Вопрос о смысле жизни в древнерусской религиозной живописи» автор обращает внимание на то, что расцвет русской иконописи приходился на одно из самых смутных времен в истории России, когда человек часто принимал «образ звериный» и, казалось бы, ничто не способствовало изображать человека как образ и подобие Божие. Иконописные изображения, по Трубецкому, представляют нам человека таким, каким он должен быть в Царствии Божием — сосредоточенным, но не замкнутым на себе, а обращенным к другим личностям, к Богу и людям, что очень точно передается выражением и движением очей на иконописных ликах: «то самое, что составляет высшее средоточие духовной жизни человеческого лица». Предвосхищая современные открытия законов иконологии, например теорию иеротопии искусствоведа А.М. Лидова, Трубецкой утверждает, что «сущность той жизненной правды, которая противополагается древнерусским религиозным искусством образу звериному, находит себе исчерпывающее выражение не в том или ином иконописном изображении, а в древнерусском храме в его целом»; «икона в ее идее составляет неразрывное целое с храмом»; «отсюда — изумительная архитектурность нашей религиозной живописи». Так философия иконы оказывается невозможной вне философии храма.
Восприятие иконических образов как исключительно «темных» и «аскетичных» объясняется их вековой закрытостью и непониманием их содержания: «скорбно аскетический аспект имеет лишь подчиненное и притом подготовительное значение». Важнейшее в иконе — «радость окончательной победы Богочеловека над зверочеловеком, введение во храм всего человечества».
Свои иконологические статьи Трубецкой писал в годы Первой мировой войны, проводя прямые аналогии между этим новым смутным временем и временами монгольского нашествия. Отношение Трубецкого к Германии в этой войне скорее соответствовало бы будущему Третьему рейху, который он, вопреки очевидности, усматривал в немецкой политике. Для него это была не война наций, а война ценностей. И, отталкиваясь от этого пророческого видения, Трубецкой утверждает, что задача России не может сводиться к отстаиванию своей целости и независимости, ибо это задача любой другой страны, что у России есть универсальная миссия «спасти всё человеческое, что есть в человеке», и именно этим оправданы победы Российской империи. Сколь бы наивно ни звучали эти слова в то время, когда Россия вот-вот окажется во главе одного из самых бесчеловечных проектов истории, вопрос о ее вселенском назначении навсегда сохраняет свою актуальность, пока она остается Россией. Подобным размышлениям посвящена целая серия историософских статей, написанных Трубецким как реакция на происходящие события: «Национальный вопрос — Константинополь и Святая София» (1913), «Война и мировая задача России» (1914), «Смысл войны» (1914), «Великая революция и кризис патриотизма» (1919) и другие. Открывается эта серия наиболее популярной статьей Трубецкого «Два зверя (старое и новое)» (1907), где он проводит аналогии между известными апокалипсическими образами и современными политическими движениями.
Самый загадочный момент в отношении двух зверей, как будто бы противостоящих друг другу, — это требование второго зверя поклониться первому (ср.: Откр. 13, 12). По Трубецкому, первому зверю соответствует большевизм — «зверопоклонство под видом народопоклонства составляет сущность “большевизма” всех времен». Как сила всеобщего уравнивания и произвола большевизм вызывает неизбежную и законную реакцию, но как только эта реакция возводится в самоценность и наведение порядка любой ценой, то она становится подобно самому большевизму и превращается во «второго зверя»: «нетрудно убедиться, что реакция черпает свою силу именно в слабостях нашего революционного движения. Второй зверь живет раной первого». В итоге мятущиеся люди как реакция на саму реакцию вновь обращаются к «первому зверю» революции, то есть второй зверь провоцирует поклониться первому: «интеллигенция жестоко наказана за свою безыдейность, лесть и зверопоклонство. Она вела в плен к первому зверю и сама попала в плен ко второму», «ибо как первый, так и второй зверь готовят нам одну и ту же гибель. Первый ведет в плен ко второму, а второй заставляет поклоняться первому». Поэтому еще только в 1907 году, даже за два года до сборника «Вехи», Трубецкой пророчески предрекает неизбежность победы большевизма: «Первый зверь проснется с новою, нездешней силой и превратит Россию в ад».
Последние годы жизни
Разумеется, коммунистическую революцию Евгений Трубецкой не только не мог принять, но и не мог не сопротивляться этой катастрофе. Еще в 1918 году он оставался в Москве и успел даже выступить в качестве оппонента на защите диссертации своего бывшего студента Ивана Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Но в дальнейшем оставаться в красной столице для него было не только небезопасно, но и бессмысленно. Эмигрировать Трубецкой не собирался — он хотел именно бороться с красным зверем и отправился на юг, в Добровольческую армию генерала Антона Ивановича Деникина, где его брат Григорий работал начальником управления по делам исповеданий. Но, оказавшись в почти опустевшем Новороссийске, спешно покидаемом белой армией, он заболел сыпным тифом и умер 23 января 1920 года. В атмосфере всеобщей паники и отступления не нашлось даже людей, которые могли бы со всеми почестями проводить князя Трубецкого в последний путь. В итоге его тело похоронили на военном кладбище в необшитом гробу в присутствии всего лишь трех человек. Как писал его брат Георгий, «он лежит на последнем краю Русской земли у моря». Его кончина была весьма символична. Так же как он предвидел торжество «первого зверя», так же он предвосхищал его скорое падение, но только ошибся со сроками. Евгений Трубецкой оказался последним русским философом, похороненным в несоветской России: не хотел он оставаться под красной властью, но и не успел эмигрировать.
В 1920-е годы в эмиграции стали выходить мемуары Евгения Трубецкого о своей жизни: «Воспоминания» (София, 1922), «Из прошлого» (Вена, 1925), «Из путевых заметок беженца» (Архив русской революции. Т. 18. Берлин, 1926). Но даже в этих автобиографических текстах Трубецкой продолжал служить русской философии, наполнив их самыми неожиданными и подробными деталями, благодаря чему они стали значительным источником по интеллектуальной истории России конца XIX — начала XX века. В этих воспоминаниях он открывает свой первый опыт соприкосновения с Богом благодаря домашним иконам. Когда-то в глубоком ахтырском детстве сестренка Трубецких решила совершить маленькую шалость и сказала маме, чтобы она отвернулась и не увидела ее поступок. На что княгиня София Алексеевна сказала: «Я не увижу, так Бог увидит». Для наивной маленькой девочки Богом была висевшая на стене икона, и она ответила: «Переверни Бога!» Этот сюжет на всю жизнь врезался в память Евгения Николаевича — нельзя «перевернуть Бога», Бог всё всегда видит.
Аркадий Малер
Братья-философы: князья С.Н. и Е.Н. Трубецкие. Июль 1904 г. Фото из архива НКО «Образовательный фонд им. Сергея и Евгения Трубецких»
