Животворящая гробница

Кажется, только что звучало дивное «Христос воскресе!» — и вот уже пропет праздничный кондак о человеческих языках, разделяющих нас, и о Божественном призыве в соединение и согласное славословие. О богослужебных книгах Русской Православной Церкви размышляет филолог, более двадцати лет выступающий в роли их «справщика».
До недавнего времени было принято считать, что богослужебный язык нашей Церкви — церковнославянский — язык мертвый. Однако в последние годы мы постепенно приходим к осознанию того, что церковный язык — живой, ибо соответствует двум главным признакам живого языка, принятым в лингвистике: на нем происходит общение (во время богослужения люди общаются с Богом и Его святыми и между собой) и создаются (уже более одиннадцати веков) новые тексты.
Генетически церковнославянский восходит к языку южных славян, а русский — к языку славян восточных, то есть это языки по происхождению близкородственные, именно поэтому их сосуществование в нашей культуре осмыслялось по-разному. Мы лишь кратко обозначим точку зрения, которая многое объясняет в сегодняшнем сосуществовании церковнославянского и русского языков, а именно: церковнославянский язык — это функциональный стиль языка русского, его богослужебный стиль.
Ученикам в средней школе объясняют, что современный русский литературный язык, в зависимости от ситуации, реализуется в функциональных стилях — есть стиль разговорный и несколько книжных: научный, официально-деловой, публицистический, литературно-художественный. Добавим к этому еще один стиль: богослужебный.
Нельзя отрицать, что существуют проблемы с пониманием богослужебных текстов. Однако и овладение любым другим языковым стилем требует времени и упражнения, будь то освоение малым ребенком разговорного стиля или взрослеющим подростком премудростей стиля официально-делового. А разве такой же проблемы нет при знакомстве с текстами научного стиля или стиля литературно-художественного?
Для примера — стихотворение поэта XX века:
В игольчатых чумных бокалах
Мы пьем наважденье причин,
Касаемся крючьями малых,
Как легкая смерть, величин;
Но там, где сцепились бирюльки,
Ребенок молчанье таит,
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.
Это текст на современном русском языке — с точки зрения фонетики, лексики, морфологии, синтаксиса, а также графики, орфографии, пунктуации... Все ли понятно, с первого раза?

Учиться никогда не поздно
Чем помочь, что предложить тому, кто (как ему кажется) не понимает, о чем поет Церковь?
Во-первых, существует путь «языкового погружения», старая, но по-прежнему модная методика, которая сегодня вполне доступна, поскольку открыты не только границы с дальним зарубежьем, но и православные монастыри и храмы, многие из которых славятся великолепно поставленным чтением и пением — есть у кого и что перенять.
Во-вторых, желающий понять язык богослужения может двигаться вперед путем некоторого напряжения мозговых извилин: учебников церковнославянского языка, рассчитанных на самую разную аудиторию, издано и переиздано уже немало, свобода выбора имеется; немало издается и различных учебных Молитвословов с пояснениями. Разработаны курсы и учебные пособия, в которых церковнославянский предстает как система, близкая и понятная любому носителю русского языка; впрочем, и те, кому церковнославянский кажется «иностранным» тоже будут вознаграждены, ведь известно: чем больше языков освоил человек, тем легче ему осваивать новый. Странное дело! Английский — как же, надо быть «успешным», учим изо всех сил. Церковнославянский — ну что вы, это так сложно...

Вертоград Твой, Господи
Язык, как культурный феномен, требует культивации, бережной и умелой заботы: садовая культура — не дичок. Как полное бездействие, так и грубые неумелые действия, даже с самыми добрыми намерениями, в равной степени влекут за собой утраты, гибель, распадение.
Труд редактора-справщика богослужебных книг сродни работе садовника: надо разобраться в хитросплетениях смысла, надо понять, все ли на месте, нет ли болячек, где-то подрезать веточку, где-то привить. И в то же время важно не переборщить со стилизацией под имеющееся у справщика представления о правильности и красоте слога. Опытно знаю: иногда приходится сожалеть о сделанных поправках.
Так, при работе над новым, наборным изданием Триоди постной мы выяснили, что «патриархийная» редакция, которая наиболее широко распространена сейчас в нашей Церкви, восходит к Триоди постной, выпущенной в 1904 году Киево-Печерской лаврой. Можно было бы просто продолжить киевскую традицию, но во время работы над текстом был выявлен ряд мест, смысл которых представляется затемненным, нуждающимся в правке. И оказалось, что, например, московские издания XIX века позволяют внести такую правку, поскольку там упомянутые места лишены темноты.
Работая над Канонником, мы столкнулись с тем, что до 1917 года состав его был несколько иным — другие каноны Ангелу хранителю, бесплотным Силам, Иоанну Предтече и т. д. Можно было бы вернуться к старой традиции, но ведь уже не одно поколение монашествующих привыкло к «патриархийному» Каноннику, неоднократно переиздававшемуся. Представим себе, что будет, если наши маститые отцы или владыки приобретут новый Канонник — и обнаружат там совсем другие каноны?
Существуют нерешенные вопросы даже по таким основополагающим текстам, как, например, служебный Апостол, причем различаются не только четий и служебный варианты — наблюдаются разночтения в изданиях именно служебного Апостола ХIХ века. Вопросы ставят перед нами и такие книги, тексты которых многие просто знают наизусть: «пестрят» от издания к изданию тексты традиционного православного Молитвослова.
Но особенно изменчивым предстает текст служебных Миней. В «Церковном вестнике» упоминалось о проекте «Литургическое наследие Православной Церкви» (см. ЦВ № 10, статью «Тысячелетнее мгновенье»), так вот: уже сейчас в архивах и у современных гимнографов выявлен никогда не публиковавшийся в силу исторических причин церковно-поэтический материал, значительно превышающий по объему все, что было когда-либо опубликовано Поместными Православными Церквами.
Богослужебные книги XI–XXI веков (рукописные, печатные и электронные) свидетельствуют: и в древности, и в наше время встречаются тексты гениальные поэтически и совершенные по языку, а бывают тексты невыразительные и косноязычные. Причем это никак не связано с уровнем образования составителя: есть составители-филологи, даже авторы учебных пособий, не владеющие языком, путающие времена и падежи, и составители, что называется, «от сохи», не имеющие специального образования, но прекрасно выражающие свои мысли по-церковнославянски. Должно быть, участвуя в богослужении, такой человек, подобно ребенку, сначала понемногу начал понимать то, что слышит, — а потом и сам заговорил в меру отпущенного таланта.

Покоряя пространство и время
Привычным стало рассуждение о том, что язык нашей Церкви объединяет не только русский народ, территориально разделяемый местными диалектами, но связывает и три восточнославянских народа — русских, украинцев и белорусов. Однако можно взглянуть на проблему и более широко.
В 1970–80 годы службы сербским святым спокойно вошли в «зеленые» Минеи, и каждый, кто откроет их, может понять слова наших братьев, потому что они написаны по-церковнославянски. Сегодня, уже в XXI веке, я читаю рукописную сербскую Минею XIV века — и понимаю песнопения, не имеющие аналогов в греческой гимнографии, сложенные сербом более шести веков назад. А недавно ко мне обратилось русско-сербское братство с просьбой перевести на церковнославянский язык сочиненные в Сербии тропарь и кондак святителю Николаю (Велимировичу): дело в том, что сербы, из миссионерских побуждений, стали в последнее время писать богослужебные тексты на «современном сербском» языке — и мы теперь не понимаем друг друга, нам нужен переводчик, толмач, Dolmetscher…
Другой пример — история с акафистом святой мученице княгине Людмиле, которая, вкупе со своим внуком, святым мучеником князем Вячеславом (Вацлавом), является парой, подобной нашим равноапостольным святым — княгине Ольге и внуку ее князю Владимиру. Женское имя Людмила в Чехии непопулярно, но широко распространено в России, так что в конце ХХ века именно у нас возник акафист этой святой. По просьбе настоятеля московского подворья Православной Церкви Чешских земель и Словакии акафист был отредактирован мною и напечатан, причем гражданским шрифтом — так вроде бы легче москвичам. Однако у православных чехов уже тогда было желание издать его в церковнославянской графике, ведь для чехов, использующих в быту графику латинскую, это удобнее: у них, например, сохраняется различие звуков, соответствующих буквам «есть» и «ять», и наш древний шрифт (как и язык) им понятнее, чем современный.

Стабилизирующий фактор
В Церкви никогда не прекращался процесс литургического творчества: за время ее существования создано немало богослужебных текстов; возникали и исчезали из обихода не только отдельные последования, но даже типы книг.
Так, многим верующим, поющим на клиросе, наша Триодь кажется, выражаясь в терминах архивистов, «сборником традиционного содержания». Между тем в XI–XIII веках в Цветной Триоди наряду с привычным нам пасхальным каноном святого Иоанна Дамаскина помещался пасхальный канон святого Андрея Критского, который позднее был перенесен на дни Светлой седмицы, на другие послепасхальные Недели, а затем исчез из церковного обихода.
В описях рукописных хранилищ есть рубрика: Кондакари, однако сегодня в пользовании нашей Церкви такой книги нет. А исследователи, которые будут описывать книжную культуру Церкви конца XX — начала XXI века, должны будут посвятить не одну страницу Акафистникам, которые сейчас появляются во множестве.
Наш сегодняшний традиционный Молитвослов, включающий молитвы утренние и на сон грядущим, правило ко святому Причащению с благодарственными молитвами, а также набор тропарей и кондаков, сформировался не так давно — ему всего около 300 лет.
Даже сердцевина нашей богослужебной жизни — Божественная литургия — как известно, менялась на протяжении веков, меняется и до сих пор, причем некоторые изменения с благословения Священноначалия официально вносятся в богослужебные книги, а в некоторых случаях священнослужителю дается известная свобода — например, поминать (на проскомидии или на литии) тех святых, которые ближе ему по духу.
К литургическому творчеству следует отнести и ту молитву, которая исторгается из сердца в критической ситуации и облекается в слова, которые успели прийти на ум в момент молитвенного устремления. Так, разбойник, висевший одесную Спасителя, не знал молитвы «Отче наш» — но был помилован, потому что действительно помолился: восславил Господа и, признав свою немощь, просил о помощи (Лк. 23, 33–43).
Литургическое творчество не возбраняется Церковью. Но вместе с тем, чтобы молитвенный хор не распадался на отдельные вопли и чтобы не вопиять уж слишком косноязычно, Православная Церковь дает своим чадам книги — богослужебные книги, в которых можно найти необходимые для молитвы слова, дабы молиться всем «единым сердцем и едиными усты», поддерживая тем самым единение, соборность бытия. Да, и в последовании Литургии с течением времени происходили изменения, но вообще священнику предписывается служить по книге, не полагаясь на память, дабы не увлечься собственным творчеством и не упустить, по немощи, чего-то важного, «ибо аще иерей служити будет памятне без книги, смертно согрешит: зане многия споны, забвение же и запности тогда случаются, и не имать познати, что деет или глаголет, и во усумнение людей введет, и явленный порок забывся сотворит» (Служебник, «Известие учительное»).

NLP & IT
Сейчас много говорят об информационном обществе, об информационных технологиях и о так называемом информационном шуме, который, поставляя некие сведения, формирует, лепит в сознании людей то, что требуется инициатору информации, и вместе с тем не только не является жизненно необходимым для тех, кто в этом потоке информации живет, а порой даже действует на них разрушительно.
В этой связи хотелось бы высказать вот какую мысль: наши богослужебные книги — это основа православных информационных технологий. В книгах этих заключена информация, жизненно необходимая человеку, причем организованная определенным образом.
Тексты наших богослужебных книг образуют несколько кругов, которые, накладываясь друг на друга, сопровождают человека во времени — и вместе с тем дают ощущение вечности. Наши богослужебные книги не просто однократно излагают Истину, это не краткий конспект — Символ веры; они построены так, что способствуют истинному информированию (от латинского глагола informare), то есть оформлению образа Божия в человеке, или обучению, воспитанию, устроению, организации человека и всей его жизни, которая издревле подвержена суете и без удерживающего начала склонна к утрате всякой формы.
Молитвенное обобщение бытия мы наблюдаем в песнопениях Октоиха, Триоди, Минеи, где тексты, казалось бы, разных дней недели и года возводят нашу мысль к общему пониманию сути вещей; и, наоборот, современная реклама об одинаковых по существу вещах говорит как о чем-то особом, новом, необыкновенном, создавая иллюзию свободного выбора...
Говорят, что язык связывает настоящее народа с его прошлым и будущим. Скажем так: он, как все живое, всегда — между прошлым и будущим. Наши богослужебные книги останавливают это мгновение, и приникая к ним как к сокровищнице — или, скажут иные, как к гробнице — мы, подобно апостолам, вновь убеждаемся в том, что Христос воскрес (Ин. 20, 1–9), а значит, не тщетна наша надежда, не тщетна и вера наша (1 Кор. 15, 13, 17).