Тема, которая предложена к обсуждению, связана с самой практикой церковной жизни. И здесь сразу следует привести несколько примеров.
Пример первый. Человек стремится причащаться часто, скажем, раз в неделю. Но скоро он обнаруживает, что препятствием к этому становится общее для всех правило: три дня поста, чтение канонов и прочее. Разумеется, все эти вопросы должны решаться с духовником; но дело в том, что многие духовники, боясь «своеволия», не решаются послабить подготовку часто причащающимся мирянам, по той причине, что на этот счет нет общецерковного авторитетного мнения. Также многие священники считают, что от частого причащения «теряется благоговение». Но, исходя из этой логики, и молиться тогда нужно как можно реже, и храм посещать редко...
Пример второй. Человек живет в напряженном режиме частой предпричастной подготовки год, другой, третий — и в какой-то момент чрезвычайно устает от правил. Это переходит и на отношение к самой Евхаристии; не только пропадает желание причащаться часто, но и вся духовная и церковная жизнь человека становится теплохладной. Особенно это заметно после 10-15 лет церковной жизни.
Пример третий. Люди в путешествии, а то и в паломничестве. Митрополит Антоний Сурожский рассказывал, что в одном российском монастыре в воскресный день настоятель не причастил группу приехавших детей (которых учительница готовила, как могла, ко встрече со Христом) на том основании, что они не постились три дня. И таких примеров не счесть.
Пример четвертый. Причащения на Святках и на Светлой седмице. На страницах «Церковного вестника» уже началось обсуждение этого вопроса. И здесь мы увидели даже среди епископата огромный разброс мнений. Один архиепископ сказал, что на Пасху православные не причащаются, а разговляются, и что желание причаститься на Пасху есть признак отсутствия смирения. Другой архиепископ говорил, что на Светлой седмице хорошо причащаться, но все равно нужно три дня поститься. Многие пастыри считают, что Пасха — время веселия, и поэтому причащаться надо постом... и так далее.
Хотелось бы обсудить вытекающие из всего этого проблемы более общего порядка, из которых я назову три.
Проблема первая: соотношение евангельской нравственности и внешней аскетики. Приходит человек на исповедь перед Причастием и перечисляет батюшке грехи: не туда посмотрел, не то съел, с мамой ссорюсь, ругаюсь с близкими, телевизор много смотрю, и прочее. Батюшка устало кивает головой на каждый произносимый грех и повторяет автоматически: «Господь простит». Перечисление закончено. Тут батюшка оживляется и начинает придирчиво расспрашивать исповедника, как он готовился к Причастию: вычитал ли три канона и последование ко Причащению, постился ли три дня, с рыбой или без, и плохо, что с рыбой, надо было без рыбы, а лучше и без масла; ходил ли эти дни в храм, был ли накануне на богослужении, и почему ушел после помазания, нехорошо, это леность, нужно понуждать себя; не ел ли чего с утра, и т.д. Но не спрашивает батюшка с тою же придирчивостью: а что стоит за словами исповедника «ссорюсь с мамой, ругаюсь с близкими»? Случайна ли ссора, постоянна ли ругань, чем вызваны конфликты, предпринимались ли усилия быть мирным со всеми, и какие именно усилия? Отходит человек от исповеди — и чему он научился? Что вычитать каноны для духовной жизни гораздо важнее, чем жить нравственно. Думаю, описанная ситуация многим знакома. Это не значит, конечно, что мы, пастыри, не заботимся о нравственности приходящих к нам людей. Речь идет о том, на что обращается главное внимание в вопросе подготовки к Причастию. Мое глубокое убеждение, основанное на опыте, — что все кризисы 10-летнего пребывания в Церкви, усталость, разочарование, порой и отход от Церкви происходят от того, что человека приучили более важным считать соблюдение правил и запретов, нежели нравственную евангельскую жизнь.
Проблема вторая: клерикализм. Мы, священники, не постимся перед причастием; от мирян же (речь идет не о «захожанах», а о воцерковленных людях) требуем поста и усиленного молитвенного правила. На каком, спрашивается, основании мы так поступаем? Я вспоминаю в этой связи слова прп. Антония Великого: «Величайшее из всех безобразий есть — требовать от других того, чего не делаешь сам» (см. «Добротолюбие», т. 1). Мне здесь видится большая опасность — существование в едином Теле Христовой Церкви «двойных стандартов», разделение на «начальников», которым присущи некие привилегии, и безропотных «подчиненных». Не получается ли, что мы связываем бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагаем на плечи людям, а сами не хотим и перстом двинуть их (Мф. 23, 4)? Конечно, не идет речи о какой-то «демократии» или фамильярном панибратстве в отношениях младших и старших в Церкви; но очевидно, что пастырство страдает от клерикализма. Еще одна проблема этого же рода: если исповедь сейчас срослась с благословением на причастие, то какова степень распоряжения священника причащением или непричащением исповедующегося у него мирянина? На мой взгляд, священник обязан не допускать до причастия только в случае нравственного препятствия, тяжелых грехов, но не дисциплинарных недостаточностей. Очень важно обсудить этот вопрос.
Третья проблема: что происходит в результате действия указанных факторов — клерикализма и превалирования внешней дисциплины над евангельской нравственностью? Каков плод такого церковного воспитания?
Евхаристия есть, во-первых, дар, величайший дар Бога человекам. Его нельзя купить, нельзя «заслужить». Во-вторых, Господь говорит о причащении Своего Тела и Крови как о вкушении и питии (Ин. 6), то есть — вещах предельно естественных. Еда и питье человеку (если он здоров, разумеется) никогда не надоедают; они абсолютно естественны для человека и по природе необходимы ему. В этот же ряд Господь поставил и Евхаристию. Для того чтобы быть готовым к обеду, нужно, прежде всего, проголодаться; ну, и соблюсти какой-то, опять же совершенно естественный, ряд простых действий: вымыть руки, надеть рубашку, садясь за стол, вести себя за столом сообразно с правилами этикета и т.д. Трудно себе представить, чтобы родные покупали у главы семьи билет на обед... В результате же нашей подготовки к причащению, которая по сути — именно «покупка билета», у большинства православных складывается совсем другое, не евангельское, представление о Евхаристии. Причастие Христу становится тем, что нужно «заслужить» внешними подвигами, особой подготовкой; и воспринимается оно как некая выходящая из ряда повседневного существования награда, поощрение, результат каких-то наших, почти «спортивных», достижений, как нечто в ряду аскетического и дисциплинарного, — но не как сама жизнь, к которой мы призваны. От этого искажается взгляд на Церковь; люди осмысливают ее не как евхаристическое реальное присутствие Неба на земле, но как-нибудь по-другому, в соответствии со своими, вполне земными, вкусами и пристрастиями.
В завершение хочется подчеркнуть, что решать проблемы и миссии, и катехизации, и взаимодействия Церкви с «внешними» можно успешно только лишь тогда, когда у нас внутри Церкви «всё в порядке», когда церковная жизнь соответствует тому, чем она должна быть. К сожалению, этого нет. А вопрос «номер один», с которого начинается исправление и оздоровление внутрицерковной жизни, и есть те евхаристические проблемы, которые мы сегодня обсуждаем.
