Столько раз мне уже приходилось отвечать на разные вопросы о своей жизни, что, в конце концов, пришлось серьезно заняться воспоминаниями. И вот теперь к юбилею издана книга «О моем пути». Не знаю, заинтересует ли она читателей. Но немного осталось живых свидетелей церковной истории за такой значительный и долгий период.
Я родился в Таллине в 1924 году, при Патриархе Тихоне. В то время Эстония была самостоятельной республикой. Таллинскую кафедру тогда возглавлял митрополит Александр (Паулус), два раза переходивший под омофор Константинопольского Патриарха, а в 1944 году и вовсе покинувший свою паству и сбежавший в Швецию, где через несколько лет образовал так называемый «Синод Эстонской Православной Церкви в изгнании».
Мой отец, Василий Васильевич Якобс, дворянин, потомственный военный, полковник Белой армии, оказался в Эстонии с остатками войск Юденича. Его родители имели собственный дом в Санкт-Петербурге. Мой дед, генерал-майор Василий Христианович (Христофорович), бабушка и другие родственники отца похоронены на Петербургском Новодевичьем кладбище.
Мать, Татьяна Леонидовна, происходила из известной в Ревеле (Таллине) купеческой семьи Епинатьевых, потомственных почетных граждан Ревеля, получивших впоследствии дворянство. Она вышла замуж, едва закончив гимназию.
Меня крестили в честь благоверного князя Вячеслава Чешского. Отец до самого своего ареста в 1941 году всегда был рядом, много занимался со мною. Он навсегда остался в моем сердце самым близким и дорогим человеком.
С детских лет меня тянуло в храм, мальчиком я начал прислуживать в Казанской церкви, Там же я учился петь, читать, звонить в колокола. Потом я стал иподиаконом у Владыки Павла (Дмитровского), приезжавшего поначалу из Нарвы, а после бегства митрополита Александра переехавшего в Таллин. Стоял я с посохом и у митрополита Виленского и Литовского Сергия (Воскресенского), экзарха Латвии и Эстонии, во время его посещений Эстонии.
В те годы я читал духовную литературу, общался со священниками, служившими в Таллине и во многом повлиявшими на мою дальнейшую судьбу. Вместе с Владыкой Павлом мне посчастливилось присутствовать в 1945 году на Соборе Русской Православной Церкви и интронизации Святейшего Патриарха Алексия I. Я был поражен величием и мощью Церкви, ее силой, которая ощущалась, несмотря на тяжелое время.
15 июля этого же года я женился на Татьяне Петровне Соловьевой, которая работала машинисткой в Епархиальном управлении, где мы и познакомились. Она была глубоко верующим и очень талантливым человеком. Она была музыкальна, училась некоторое время в консерватории по классу фортепиано, пела в Симеоновской церкви, окончила художественное училище (теперь Таллинская художественная академия), занималась в иконописном кружке, была активной участницей РСХД. Я же много общался с отцом Михаилом Ридигером, который тогда был председателем Эстонского отделения РСХД. Таким образом, у нас было много общего. Вся наша жизнь тогда проходила при Церкви.
В день праздника Преображения Господня Владыка Павел рукоположил меня во диакона, и я стал служить в Казанской церкви, а в 1947 году поступил в Ленинградскую духовную семинарию на один курс с Алексеем Ридигером (впоследствии — Патриархом Московским и всея Руси Алексием II), правда, заканчивать семинарию пришлось заочно, так как нужно было обеспечивать семью.
8 февраля 1948 года епископ Исидор (Богоявленский) рукоположил меня во священника, назначив на эстонско-русский Марии-Магдалининский приход в курортном городке Хаапсалу. Приход этот был очень бедным. Многое пришлось делать своими руками — чинить крышу, красить и приводить в порядок не только здание, но и ризницу, утварь и т.п. Не было еще опыта работы с людьми, а приходилось служить на двух языках: славянском и эстонском. Но постепенно приход ко мне привык. Во многом помогала мне моя матушка Татьяна Петровна. Она пела в любительском церковном хоре, читала в храме.
Постепенно приход к нам привык, а когда из-за болезни жены нам потребовалось переменить климат и уехать из Эстонии, провожали нас очень сердечно. Много лет спустя мне доводилось иногда приезжать в Хаапсалу и служить, и прихожане встречали меня с радостью.
В 1951 году мы переехали в Вологду, под омофор епископа Гавриила (Огородникова). Жизнь церковная была очень интенсивной. Богослужения совершались каждый день утром и вечером. Много приходилось крестить, иногда более ста крестин за один раз. Будучи клириком Богородской кафедральной церкви в Вологде, я изъездил и исходил пешком почти всю Вологодскую епархию, где в то время оставалось всего 17 приходов.
Пять с половиной лет прослужил я в Вологде, о которой сохранил самые теплые и светлые воспоминания. Дом наш был открытым, приходило много молодежи и ко мне, и к Татьяне Петровне. Мы беседовали не только на духовные темы, но говорили и о литературе, искусстве, музыке.
Из Эстонии мы привезли хорошую библиотеку. Мне следовало бы своевременно все перебрать и ликвидировать те книги, которые могли показаться подозрительными, а я, по наивности, все сохранил. Были вырезки из газет с иллюстрациями, со статьями духовного содержания, я их хранил, давал читать, если меня просили.
Из-за здоровья Татьяны Петровны мы решили вернуться на родину в Эстонию, где жили наши родители, родные и друзья. Стали понемногу собираться. Все книги заколотили в ящики, а на следующий день, 27 февраля 1957 года, органами КГБ Вологодской области я был арестован и отправлен во внутреннюю тюрьму при управлении КГБ, где около четырех месяцев провел под следствием. Когда пришли с обыском, пришлось все книги из ящиков вынимать. Каждую строчку старались определить как антисоветскую.
Меня очень интересовало, как отнеслись к моему аресту прихожане. Осуждают или сочувствуют? По передачам я догадался, что посылают не только из дома, но и из других мест. Переписка с женой мне разрешалась. На свидании я узнал от нее, что по городу распространяются слухи о том, что «попа посадили, который в причастие рак клал». Она как-то слышала это сама, когда в магазине стояла в очереди.
Начались допросы. Был собран материал. Следователь как-то вынул конверт, в котором была масса семейных фотографий. Откуда он их взял?..
Без конца вызывали разных свидетелей. Таскали на допросы всех близких к нам, тех, кто часто бывал у нас дома. Наконец состоялся суд. Обвинение мне было предъявлено по статье 58.10 «Хранение и распространение антисоветской литературы и клевета на советскую действительность», причем по второй ее части. Во второй части 25 лет можно было дать... Суд рассмотрел дело, а в нем было нарушено два пункта, которые адвокат опровергла, и их не смогли включить в обвинение. Суд переквалифицировал обвинение со второй части на первую, и приговорили меня к десяти годам лишения свободы. После суда меня этапировали через московскую пересылочную тюрьму «Красная Пресня» в мордовские лагеря «Дубровлага».
Надо сказать, что я отбывал заключение в сравнительно легкое время: не было ни пыток, ни избиений, ни изнурительных работ и голода. Все происходило в рамках законности: протоколы и все прочее. В лагерях, в бараках, где мы работали, было тепло, так как мы делали мебель, и тепло было необходимо. Остававшийся материал можно было уносить, чтобы протопить свои печи. Решеток на окнах не было, бараки не запирались.
Но заключение есть заключение — я был лишен возможности быть среди родных и близких. На архиерейской хиротонии я сказал, что «пришлось пробыть среди чужих и чуждых мне», но все же не совсем чужих и чуждых, потому что привелось встретить многих интересных и замечательных людей: духовенство и верующих самых разных конфессий. Страшных рассказов не было, но все-таки на протяжении этого времени было много такого, что запечатлелось в памяти и, наверное, останется на всю жизнь.
Жена по благословению нашего духовника, отца Валерия Поведского, привозила мне Святые Дары. Как пронести? Как сделать, чтобы не попало в руки чекистов — все ведь проверяли. Но придумали: в целлофановом мешочке — сухари, а там, в середине, еще маленький целлофановый мешочек, в котором Святые Дары. Если проверяют, можно сказать, что сухари. Мы причащались индивидуально. В каптерке собирался наш «актив», там и совершалось богослужение.
Как-то иду вечером, смотрю — сидят три старичка и всю всенощную поют, и так поют, что на душе стало хорошо, светло.
В конце концов жена мне нашла хорошего адвоката, который добился пересмотра дела, и мне сократили 10 лет на 5. Я три с половиной года отсидел, и зачетов набралось на полтора. Зачеты — это когда на каждый рабочий день дополнительно зачитывался еще один день, потом стали сокращать на полдня, на четверть. В общей сложности у меня набралось на полтора года этих зачетов, и можно было освободиться.
12 сентября 1960 года закончился срок моего заключения. В Таллине меня встречали родные. Прямо с вокзала мы поехали в Казанскую церковь, где уже ждал отец Михаил Ридигер. Он отличался удивительной пастырской сострадательной любовью к людям и со слезами отслужил благодарственный молебен перед чудотворной Казанской иконой Божией Матери. Все плакали от радости, что пришел конец разлуке. Свою младшую дочь Марию я не видел все эти годы, а когда меня арестовали, ей было всего два с половиной года, так что она выросла без меня. Со старшей, Еленой, которой в 1957 году было 11 лет, я переписывался, и она даже приезжала ко мне в лагерь вместе с моей матерью.
Пока я отбывал свой срок в заключении, Татьяне Петровне с младшей дочерью (старшая в то время жила у бабушки и приезжала только по субботам и воскресеньям) предоставили возможность жить в комнате бывшей церковной сторожки Иоанно-Предтеченской церкви в Нымме, где она была псаломщиком и пела в церковном хоре. Там поселился и я.
В Ныммеской церкви престарелый настоятель, протоиерей Христофор Винк, которому было уже за 80, ожидал моего освобождения, чтобы передать мне Иоанно-Предтеченский храм. 4 ноября 1960 года я получил указ о назначении в Иоанно-Предтеченскую церковь.
К моменту моего назначения храм постепенно ветшал, был в неважном состоянии. Постройка рассчитывалась на 25 лет. Предполагалось, что со временем вместо деревянного здания будет построена каменная церковь. Но обстановка изменилась, о строительстве в советское время не могло быть и речи, да и средств не было.
Я застал храм почти в том виде, в котором он был построен: многое так и осталось сделанным наспех, ризница была очень бедной. Правда, иконостас был хороший, большой — в 1939 году его привезли из закрытой церкви в Балтийском Порту (Палдиски), и он стал украшением храма. К счастью, за время служения в Вологде у меня собралась какая-то утварь — все это очень пригодилось потом в Нымме: евангелия, кресты, чаши (это все и сейчас в Нымме).
Назрела необходимость сделать и внешний, и внутренний ремонт, а средств не было, поэтому решили приводить храм в порядок постепенно. Наконец, сделали последний большой внутренний ремонт, вложив в него все до копейки, думали передохнуть. Но Господь судил иначе: начались несчастья — храм поджигали четыре раза. И два поджога вылились в настоящие большие пожары…В 1974 году умерла моя жена. Здоровье ее было подорвано еще во время войны, когда она вместе с другими прихожанами таллинской Симеоновской церкви была арестована немцами за помощь русским военнопленным и отправлена в тюрьму. Серьезным испытанием оказался и мой арест. Татьяна Петровна была мужественным человеком, никогда не жаловалась, никто не видел ее слез. Но состояние ее здоровья ухудшалось, осложняясь все новыми заболеваниями. Ни перемена климата (наш переезд в Вологду), ни лечение результатов не дали. Но, тем не менее, после моего возвращения из лагеря инвалидность у нее сняли и перестали платить пенсию. Посмеялись медики из комиссии: «Неужели муж-поп вас не прокормит!» Получал я тогда очень мало, а налоги брали с духовенства по тому времени очень большие. Дочери еще учились, так что нелегко нам жилось. Перебивались, как могли, был небольшой огородик.
Ездили со старшей дочерью в колхоз, где собирали в ящики картошку, которую выкапывал трактор. Расплачивались с нами картошкой, и таким образом семья была обеспечена на зиму. Татьяна Петровна сама шила и перешивала и себе, и детям. Все было в доме старенькое. Но жили дружно и весело. Приходили к нам постоянно люди, для всех находилось и доброе слово, и чашка чая...
Приближался мой 50-летний юбилей. Я уехал во Псков, в Любятово, на престольный праздник, чтобы избавить жену от лишних хлопот. Семья осталась в Таллине. Татьяна Петровна сходила в воскресенье к обедне, а в понедельник 17 июня, около пяти часов, во время астматического приступа скоропостижно скончалась – остановилось сердце. Получив телеграмму, я сразу вернулся в Таллин. Проезжая через Печеры, заехал в монастырь, просил там молиться.
Удивительное дело, пока Татьяну Петровну не увезли в церковь, к нам все время шли люди: родные, друзья, прихожане, певчие... Все ее любили. Отпевали ее в день моего рождения, от которого я пытался убежать. Храм был полон народу, почти как на Пасху. Многие провожали и на кладбище.
Для меня это была невосполнимая потеря, перенести которую помогали дочери и приходская семья. Я овдовел, но остался с близкими по духу людьми. Но, наверное, священнику необходимо все узнать на своем опыте, чтобы лучше чувствовать переживания своих пасомых.
В 1988 меня избрали делегатом на Собор Русской Православной Церкви, посвященный 1000-летию Крещения Руси. Конечно, он проходил в обстановке куда более благоприятной, чем Собор 1945 года. И снова я был потрясен силой внутренних ресурсов нашей Церкви.
В 1990 году скончался Святейший Патриарх Пимен, а на его место был избран наш митрополит Алексий. Вскоре после интронизации Святейший Патриарх приехал в Эстонию и служил в нашем храме 7 июля, в престольный праздник — Рождество Иоанна Крестителя. Патриарху сослужили два епископа: епископ Истринский Арсений и Тапаский Виктор — настоятель Александро-Невского собора. Для прихода это было историческое событие. Конечно, всего народа храм не вместил, многие стояли на улице.
А потом мне пришлось расстаться с дорогим сердцу приходом, где я прослужил почти 30 лет. Патриарх Алексий предложил мне принять Эстонскую епархию. Не могу сказать, что это было неожиданно — других кандидатов практически и не было, так как нужно было владеть эстонским языком, знать местные традиции. Но я архиерейского сана не искал и к этому не стремился. Принял как волю Божию, только потому, что понимал неизбежность такого поворота судьбы.
Мое служение в Ныммеской церкви закончилось монашеским постригом и возведением в сан епископа Таллинского.
Постриг в Псково-Печерском монастыре совершил наместник — архимандрит Павел (ныне архиепископ Рязанский и Касимовский). А моим восприемником стал замечательный батюшка – отец архимандрит Иоанн (Крестьянкин). До самой своей кончины он всегда с любовью относился ко мне, поддерживал советами и молитвами
15 сентября того же года состоялась хиротония во епископа Таллинского. Хиротонию совершали Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, митрополит Гельсингфоргский Тихон из Финляндии, архиепископ Тамбовский Евгений, архиепископ Новгородский Лев и епископ Тапаский Виктор.
Подводил меня при исповедании веры один из старейших клириков епархии — протоиерей Феликс Кадарик. В Божественной литургии приняло участие все эстонское и русское духовенство Эстонии.
Время моего архиерейского служения пришлось на очень сложный исторический период. Распался Советский Союз. Эстония первой заявила о своем выходе из СССР и желании быть самостоятельным национальным государством. Возникали совершенно новые коллизии. Перестраивалась вся жизнь, появились новые тенденции. Ко всему этому надо было привыкать и приспосабливаться. Мне шел 67 год, все уже воспринималось не так легко.
Архиерейский период моей жизни весь на виду. Возможно, я не всегда успевал быстро и правильно реагировать на события, в чем-то ошибался, шел наугад. Но могу сказать одно: я всегда стремился поступать по совести, не принимать скоропалительных решений, продумывал каждый шаг и каждое назначение и перемещение духовенства, старался, по-возможности, созидать мир. Надеюсь, что моя паства верит мне и простит, если в чем-то я не прав.
