Различие между Востоком и Западом в формах духовной жизни определило и основные различия в формах богословского мышления, так что, по выражению священника Павла Флоренского, «удивительно не то, что произошло отпадение, а то, что оно так долго, таинственной помощью, не обнаруживалось». На стыке церковной истории, экклезиологии и канонического права находится и проблема взаимоотношений Церкви и государства.
Пространство Евангелия и пространство Империи
Русский писатель первой половины XVI в., инок псковского Спасо-Елеазарова монастыря старец Филофей в своем «Послании зело полезном» (ок. 1530 г.) писал: «Ромейское (Римское) Царство неразрушимо, яко Господь в Римскую Власть написася».
Автор имел в виду свидетельство Евангелия о том, что Христос родился в царствование первого римского императора Августа и был «вписан» при нем в римское подданство (перепись в Вифлееме). В Евангелии нет случайных слов, нет лишних указаний. Рассказ евангелиста в историософском плане может быть осмыслен единственным образом: Господь Иисус Христос не родился бы в Вифлееме, не родился бы (как Христос) вовсе (ибо Христу надлежало родиться в этом городе) — если бы... Если бы император Август не повелел «сделать перепись по всей земле», если бы не было вообще императора Августа, если бы он не был провозглашен за 27 лет до этого императором и посвятительные надписи по всей империи не приветствовали бы этого события как «пришествия спасителя мира»... Словом, если бы не было вообще Империи.
Церковь подчеркивает связь этих двух эпохальных событий — Рождества Спасителя в Вифлееме и рождения империи в Риме — в самом рождественском богослужении.
В знаменитой стихире инокини Кассии поется: «Августу единоначальствующу на земли...» В современном русском переводе: «Когда Август один властительствовал на земле, прекратилось у людей многоначалие, и когда Христос воплотился от Девы Марии, исчезло языческое многобожие. Государства подчинились единому Всемирному Царству, народы уверовали в единого Владыку Бога». Рождество Христово как бы «санкционирует», сообщает сакральный смысл сформировавшейся к тому времени империи. И наоборот, Рим, от самого основания, от Ромула и его Волчицы, для того лишь как будто и нужен был Божественному Промыслу, чтобы, обняв собой мир («Рим — весь мир»), сделать всемирным рождение Богочеловека.
Лучшим подтверждением сказанному является отношение к империи и императору святых апостолов и первых христианских писателей. Говоря об отношении Церкви к власти, обычно цитируют прежде всего Послание апостола Павла к Римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13, 1—2). И апостол Петр говорит: «Бога бойтесь, царя чтите» (1 Пет. 2, 17). О какой власти, о каком царе говорят апостолы? Об императоре Нероне. Да, том самом Нероне, убийце, развратнике, гонителе, но — императоре.
Таким образом, и первоверховные апостолы Петр и Павел, и их ученики и преемники призывают «чтить» императора и молиться за него, независимо от того, каков его нравственный облик, как он относится к христианам и Церкви. Pax romana — «римский мир и согласие» — это результат функционирования империи. А сакральный смысл ее существования — обеспечение некоего (в той или иной форме, в том или ином смысле, языческом или христианском) «пространства спасения» всем людям и всем народам.
Вспомним и ситуацию из Деяний святых апостолов. Приходом апостола Павла в Рим, на суд кесаря, Дееписатель (православная традиция отождествляет его с евангелистом Лукой) завершает свою книгу. Случайно ли? Или, как и сам Павел, он считает, что история евангельской проповеди, история рождения Церкви уже завершилась — самим фактом прибытия апостола в Рим? Пространство Евангелия совпало с пространством Империи.
У Церкви единый Глава — Христос. Не патриарх, не папа, не император. Но в Империи живет своя тайна — отличная от той, что одушевляет Церковь, но столь же священная, ибо созидает, как мы сказали выше, пространство спасения, ведет мир — своими особыми путями — к тому же Царствию Божию.
Об отношении царства и священства
В последнее время много говорят о «симфонии», о гармоничном соотношении «царства» и «священства». Первым же заговорил об этом папа Геласий в послании императору Анастасию в 491 г. Это тот самый Геласий, который на Соборе в Риме в 495 г. впервые был назван «наместником Христа на земле».
«Ведь этим миром, Император, правят две силы — священный авторитет духовенства и царская власть, — писал в своем послании папа. — И из этих двух сил большим весом обладают священники, поскольку на суде они будут давать Господу отчет и за самих царей. Ибо известно тебе, кротчайший сын, хотя ты и вознесен над всем человеческим родом, но перед духовными руководителями и тебе надлежит благочестиво склонять голову». И дальше, развивая свою мысль, первосвященник писал: «Если перед всеми вообще священниками должны склоняться сердца верующих, насколько больше почет положен предстоятелю Римского престола, кого божественная власть пожелала возвысить над всеми, а впоследствии восславило благочестие всей Церкви».
Итак, позиция заявлена. Во-первых, священство выше царства, во-вторых, во главе священства, всей священной власти стоит авторитет Римского престола. Учение папы Геласия легло в основу всей последующей парадигмы решения вопроса о церковной и светской власти на Западе.
Какова при этом позиция Востока? Если мы откроем Евсевия Кесарийского, главного идеолога империи Константина, то найдем у него совсем другую, диаметрально противоположную мысль.
«В одно и то же время по небесному изволению появились два ростка, которые поднялись над землей и покрыли своей тенью весь мир, — это Римская империя и Христианская вера, предназначенные соединить в своих недрах весь род человеческий в вечном единении. Уже греки, варвары и народы, обитающие в самых отдаленных странах, услышали голос истины, но... область распространения ее господства идет до пределов земли: весь мир составит одну нацию, все люди соединятся в одну семью под общим скипетром».
На первый взгляд, речь идет об одном и том же. Но в послании папы Геласия сказано примерно так, что, мол, «ты, Император, должен склонить голову передо мной, Папой, и почитать меня, Папу». У Евсевия же сказано, что весь мир должен склониться перед Императором и его скипетром.
Так с самого начала намечается противоречие в исходной парадигме. На Востоке говорится: пусть будут разные религии, пусть будут разные конфессии, разные культуры — армянская, коптская, греческая, — лишь бы под одним Императором, в одной Империи. Вот парадигма Востока: «Церковь В Империи». При вырождении — «Церковь в царствах, королевствах, княжествах» и, наконец, «Церковь в государстве» (в том числе в атеистическом). Но всегда «в». Как в орехе: Церковь — ядро, Империя — скорлупа. Друг без друга они не существуют.
Формула Геласия и позднейших правоведов Запада имеет противоположный смысл: пусть будут разные империи, разные императоры, лишь бы религиозно все они подчинялись единому Римскому престолу. Соответственно, западная парадигма — это «Империя в Церкви». Но «империя» в Церковь не вмещается — и не вместилась. С самого начала речь на Западе шла лишь о вырожденных, неподлинных случаях: псевдоимпериях Карла Великого и Оттонов, Габсбургов, Наполеона, Бисмарка... Дальнейшее вырождение — «Республика в Церкви», с неизбежным затем отделением Церкви от государства, или, точнее, отпадением государства от Церкви.
Идея Империи с Запада ушла. Империя осталась лишь на Востоке — в Константинополе и, позже, в продолжающем Рим и Византию русском сакрально-правовом и государственном имперском пространстве. Если впервые слово «царь» встречается в русских источниках применительно к Ярославу Мудрому, то в следующий раз — лишь применительно к Димитрию Донскому. Русь действительно все эти века считает себя как бы в «составе» империи, в вассальных отношениях к Византии. Но по мере того, как в Константинополе «царя», образно говоря, становилось все меньше и сама империя, как шагреневая кожа, стягивалась к стенам Константинополя, а Русь, наоборот, набирала силу, — «царя» становится больше в Москве. В 1547 г. Империя, уже «пробуждающаяся», хотя для всех пока неявным образом, на Руси, делает следующий шаг: на престол венчается семнадцатилетний царь Иван Васильевич Грозный.
И что происходит? Немедленно Восточные Патриархаты, включая Константинопольский, направляют своих послов в новую Державу, требуя заступничества и помощи. То есть функции православного Императора, блюстителя веры и защитника Церкви, перешла автоматически к царю Московскому. Не он их «объявил», узурпировал. Они, Патриархи, на Востоке, их увидели и пошли за помощью. И к сыну Грозного, царю Феодору Иоанновичу, уже приезжает в 1588 г. сам Патриарх Константинопольский Иеремия и просится: «хочу быть Патриархом Московским, хочу перенести в Москву Вселенскую Патриархию».
Говоря тезисно и кратко: если есть Царь — должен быть при нем и Патриарх. И пусть даже переговоры велись, как считают историки, по инициативе московской стороны, важен факт, что Патриарх пытается «подстроиться» под реального Императора — которого нет уже давно в Константинополе, и который есть теперь в Москве.
Император и Патриарх
Думается, что именно с выделенным выше не только русским и даже не только византийским, но общим православным пониманием Церкви в Империи связано и понимание Патриарха как экзарха Императора.
Патриарх и Папа (который по первоначальному смыслу — Патриарх Римский) — каковы их статус и место в Империи и Церкви?
В служении Патриарха отчетливо различаются две стороны. Во-первых, Патриарх является Епископом, и в этом смысле его сан и функции полностью определяются литургическими и каноническими нормами. Но, во-вторых, и Папа, и Патриарх является Главой Церкви не только в литургическом, но и в административном — а значит, исторически, и в церковно-государственном — смысле.
Апостольское правило 34-е требует: «Епископам всякого народа подобает знать первого из них и признавать его яко главу, и ничего превышающего их власть не творить без его рассуждения. Но и первый ничего не творит без рассуждения всех. Ибо так будет единомыслие и прославится Бог о Господе во Святом Духе — Отец и Сын и Святый Дух». Здесь указаны два высших начала жизни Поместной Церкви: Собор и Первоиерарх.
Именно церковные Соборы, вообще формирование соборного строя в жизни и управлении Церкви способствовали тому, что среди епископов произошло выделение «первых среди равных» — тех, кто, занимая кафедры наиболее важных государственно-административных центров, могли брать на себя созыв и организацию Поместных или Архиерейских соборов, по естественному праву председательствовать на них и утверждать их решения.
Вселенские соборы, в отличие от Поместных, будучи буквально «вселенскими», т.е. соборами всей Христианской Империи, не могли быть созваны ни одним из даже самых почитаемых иерархов местных Церквей. Ни один иерарх не был полномочен утвердить и тем самым узаконить их решения от имени «всего тела Церкви». Так получилось, что, начиная с первого и наиболее авторитетного Вселенского Собора в Никее (325 г.), высшая церковно-административная власть признавалась только за самим Императором — в данном случае, за равноапостольным Константином. Он созвал Собор, он председательствовал на нем, он узаконил его определения и правила. Именно в этом смысле на торжествах по случаю завершения заседаний Собора святой Константин назвал себя «Епископом внешних дел».
И подобно тому, как у императора были помощники в области светского и военного управления, у него должен был появиться помощник и в области управления духовного. Патриарх становится со временем «духовным помощником», экзархом или викарием Православного Императора.
Так, с самого начала в формирование титула и сана Патриарха привходит начало внешнее, государственное. Не удивительно, что ранее других оформилась в качестве Патриархата Церковь Нового Рима — Константинополя.
Рим так никогда и не смог примириться с возвышением Константинополя. В каноническом и геополитическом смысле именно здесь проходит одна из самых глубоких и жизненно важных трещин, предопределивших великое разделение 1054 года.
Папа ведь тоже, как Патриарх, выходит за рамки церковно-правового пространства. Но выходит по-иному, чем Патриарх на Востоке. Выходит, вытесняя образ, и культ, и право, и религиозный смысл Императора и Империи вообще. Происходит десакрализация имперского, государственного начала. И, пропорционально, секуляризация Церкви. Раскол 1054 г. положил начало, как ни странно это прозвучит, отделению Церкви от Государства.
И начало религиозным войнам. В рамках нашей концепции 1054 год — не просто мятеж гордого папского легата кардинала Гумберта против не менее гордого Патриарха Михаила Керулария, хотя борьбу честолюбий и амбиций тоже нельзя сбрасывать со счетов. Это мятеж варварской Европы против Империи, который — раньше или позже — не мог не принять форму военно-политического противостояния. Взятие Константинополя крестоносцами в апреле 1204 г. — логическое завершение этого мятежа, с попыткой поставить на место Православной Империи жалкий плод узурпации — латинскую псевдоимперию, просуществовавшую до 1261 г.
И здесь мы возвращаемся к нашей проблеме: отношения Церкви и Государства. Сакральный статус власти и государственный статус религии в римской парадигме связаны неразрывно. Они сохраняются во Втором Риме — Константинополе и Третьем Риме — Москве. И это — не болезненное, подлежащее врачеванию противоречие, а живая движущая антиномия, с которой надлежит жить, а не пытаться «преодолеть ее».
Не этим ли обусловлены новые «рамочные» условия восстановления Церковно-Имперского двуединства: активное содействие государства решению церковных задач — и не менее активное выступление Церкви на общественном и державном поприще. Русская Церковь всегда, во всех исторических испытаниях, была не просто участницей, но и главной зиждительной силой строительства и утверждения Империи. Сегодня пред нею вновь открылись возможности социального и державного служения, каких не имели не только непосредственные предшественники Патриарха Алексия II, но и церковные деятели эпохи императорской России.
