Религиозный самиздат — одна из ярких страниц истории православной журналистики. Александр Щипков — участник подпольных православных семинаров 70—80-х годов — делится воспоминаниями о том, как издавались самиздатовские журналы, и размышляет об их роли в становлении сегодняшней системы православных СМИ.
— Александр Владимирович, вы принимали активное участие в религиозном самиздате 1970—1980-х годов. Какой была эта журналистика?
Мне трудно назвать православный самиздат тех лет журналистикой. Потому что те, кто занимался самиздатом, за редчайшим исключением не были профессиональными журналистами. Религиозный самиздат тех лет можно разделить на две категории: протестантский и православный. Протестантский самиздат был правозащитным. Его авторы рассказывали о преследованиях и героическом противостоянии режиму. Это были в основном публикации информационного характера. Православные же издания отличались тем, что основное внимание уделяли содержанию, а попросту говоря, идейным спорам. Например, Леонид Бородин издавал во второй половине 70-х «Московский сборник» — православное издание консервативного, почвеннического направления. Татьяна Горичева издавала журнал «Мария» — православный журнал для женщин, в котором были публикации о литературе, искусстве и роли женщин в православии. Зоя Крахмальникова издавала журнал «Надежда», где собирала тексты святых отцов, которые удавалось найти в те годы.
В самиздате ходили не только журналы, но и отдельные статьи, говоря современным языком — спецвыпуски. То есть человек распечатывал свою статью в нескольких экземплярах и раздавал ее своим друзьям. Это была наиболее оперативная форма. Напечатать и распространить отдельную 15-страничную статью легче, чем толстый журнал. Например, полемика между православными либералами и консерваторами, которая разворачивалась в 60-е и 70-е годы, так и протекала — путем распространения отдельных статей. И это было единственное место, где обсуждались актуальные проблемы Церкви и церковного народа. Авторы этих статей и журналов были предтечами той православной журналистики, которая сформировалась в 90-х годах и развивается сегодня. Любопытно отметить, что до сих пор у протестантов очень хорошо налажен информационный обмен при явной слабости смысловых текстов, а у нас, православных, аналитическая журналистика на порядок сильнее журналистики новостной.
— А в каком журнале участвовали вы сами?
— Это был журнал «Община», который издавали духовные чада отца Дмитрия Дудко в 1977—78 годах. За исключением одного человека, Валерия Борщова, в нашей компании не было ни одного профессионального журналиста. Борщов работал, если не путаю, в «Комсомольской правде», потом уверовал, оставил всякую советскую работу и примкнул к нашему кружку. Повторюсь, я считаю, что говорить о журналистике в связи с тем временем можно лишь достаточно условно.
— Как делался религиозный самиздат?
— Очень просто. Появлялся инициативный человек, переполненный идеями, в нашем случае это был Александр Огородников, и заражал друзей творческой энергией. Сначала Огородников придумал в 1976 году издать книгу, которая должна была состоять из свидетельств — каждый рассказал бы о своем пути в Церковь. Книга могла получиться интересной, потому что из нашего круга только один человек был воцерковлен с детства, вырос в православной семье — петербургский поэт Олег Охапкин, которому в этом году исполнилось 60 лет. Все остальные пришли к вере в возрасте 15—25 лет. Кто вышел из среды хиппи, кто пришел из комсомола, пути были совершенно разными. Нас в ту пору охватывало острое ощущение православного ренессанса, возрождения Церкви. И действительно, если в 60-е годы в храме на службе можно было встретить одного-двух молодых людей, то в конце 70-х — пять-восемь, и это было очень много. Я говорю это без тени иронии. В общем, мы все были горячими неофитами и начали делать эту книгу, писать свои заметочки. Но потом неожиданно Саша предложил сделать журнал, и про книгу мы забыли. Название «Община» первоначально многим резало слух, и мне в том числе. Казалось, что название должно быть какое-то громкое и откровенно православное — «Колокола», «Храм» или «Воскресение». Но спустя много лет я понял, что название «Община» было очень точным, потому что оно буквально отражало нашу ситуацию. Наш круг молодых людей и девушек представлял собой церковную общину. Почти все были духовными чадами отца Дмитрия Дудко, а поскольку жили в разных городах, периодически встречались то в Москве, то в Ленинграде, то в Смоленске, то в Минске. И мы сами не понимали, что мы собой представляли. А представляли мы собой общину, но не при храме, потому что это было невозможно, а при духовнике. И так мы начали формировать журнал. Редактором назначили Огородникова. За литературную часть отвечал Олег Охапкин, который был профессиональным литератором. И мы сделали журнал. У меня до сих пор чудом сохранился экземпляр.
— Какие материалы публиковались в журнале?
— В «Общине» были и материалы исповедального характера, о внутреннем духовном опыте, которые мы собирали для книги. Среди нас были образованные люди, закончившие вузы и способные правильно расставить запятые, а были простые ребята, рабочие, тексты которых выигрывали просто за счет того, что они писали правду о себе. Также в «Общине» публиковались художественные произведения, богословские и политические тексты.
— Что вы имеете в виду, когда говорите о политических текстах? В какой форме политическая тематика присутствовала в православном самиздате?
— Очень многие идеи, которые в 90-е годы вышли на поверхность и публично обсуждались, родились на московских кухнях в 60-е годы. Например, среди православных интеллектуалов того времени было два основных направления. Одни стояли на той точке зрения, что надо полностью демонтировать советскую власть и либо возвращаться к монархизму, либо строить демократическое общество на западный манер, а православие просто выйдет из темницы. Так считали, например, Виктор Капитанчук, Лев Регельсон, Александр Огородников. Вторая точка зрения — что этого ни в коем случае нельзя делать, потому что это чревато разрушением государства (что, собственно говоря, и произошло позднее), а нужно воцерковить коммунистов и сохранить СССР с тем же Политбюро, только воцерковленным. Тем более, что половина секретарей обкомов партии втихаря крестили своих детей и внуков. Это была точка зрения Феликса Карелина, Геннадия Шиманова, Владимира Осипова. Впоследствии эта тема вновь проявилась, и если для некоторых было удивительно, что на митингах в 90-х годах красные знамена соседствовали с хоругвями, то для меня это было абсолютно понятно, потому что я знал об этих идеях из того самого самиздата.
— Как технически осуществлялось издание запрещенных журналов?
— Самым сложным было найти пишущую машинку, ведь далеко не у всех они были. А если и появлялись в продаже, то были безумно дороги. Мы нашли по знакомым две стареньких машинки, привезли ко мне на квартиру и сели печатать. Тираж у нас был семь экземпляров. Нас было человек шесть, и мы в течение трех дней по очереди стучали по клавишам — мы же и печатать толком не умели. Переплести первый номер не удалось, потому что пришли ребята из госбезопасности и все изъяли. Нам было невероятно обидно, потому что столько труда стоило собрать журнал и так физически тяжело было его напечатать. Попутно конфисковали половину моей самиздатской библиотеки. Но этот номер мы собрали повторно. Помню, как ночами переснимал материалы фотоаппаратом «Зенит», который я до сих пор храню как память. И таким образом мы сохранили этот журнал.
— Как он распространялся? Какой круг читателей мог охватить журнал тиражом семь экземпляров?
— Как распространялся? По рукам. В очень узких кругах. Зато такие журналы были в прямом смысле «журналами влияния», превосходя по силе идеологического воздействия многие современные издания.
— Как внутри вашей среды воспринимали единственный церковный журнал, который был разрешен советской цензурой — «Журнал Московской Патриархии»?
— К ЖМП мы относились по-особенному. С одной стороны, мы понимали, что это издание находится под гигантским гнетом, с другой — ЖМП был единственным печатным голосом Церкви, и мы пытались читать между строк. Он плохо до нас доходил, тиражи были небольшие. Для нас, неофитов, это был не столько журнал, сколько особый образ, знак. Образ того мира, в который мы пришли. Нас ведь никто не звал, проповедь была запрещена. Мы незваными вторгались в Церковь со своим комсомольским и хипповским багажом и относились с невероятным пиететом ко всему церковному — к убранству храмов, к песнопениям, к непонятному языку и к единственному церковному журналу. Когда мы открывали «Журнал Московской Патриархии», там был другой язык, там по-другому писали, по-другому обращались. Сейчас, когда я 30 лет в Церкви, обращение «ваше высокопреосвященство» звучит нормально, а тогда это было как открытие — иные формы взаимоотношений между людьми, которые нам были абсолютно неизвестны. Мы жили в виртуальном «красном» мире, который нам стал чужим, и мы бежали за спасением (спасением во всех смыслах) в Церковь, и Церковь нас не отторгала, как не отторгает нынешних молодых людей, странных и оглашенных сегодня и верных завтра.
— Насколько актуально для современной православной журналистики обращаться к опыту самиздата? Какие возможные пути ее развития были заложены тогда?
— Мне кажется, что спасение православной публицистики и журналистики сегодня — это, во-первых, путь исповедальных текстов для массового читателя и, во-вторых, создание интеллектуальных журналов для российской элиты православного вероисповедания. Однажды я разговаривал с активисткой известного московского прихода, которая сокрушалась по поводу того, что их приходское издание скучно. И я сказал ей, что, по моему мнению, интересом и даже успехом мог бы пользоваться журнал, где собраны материалы-исповеди. Такой журнал трудно сделать по формальному заказу. Но если его делать искренне, по религиозному вдохновению, то это мог бы быть классный ежеквартальник, в котором люди рассказывали бы не только о том, как они пришли в Церковь, как они уверовали, но и о своих взаимоотношениях с Богом. Я бы назвал этот журнал «Жертва». Дарю название. Проблема безнравственности, о которой сейчас все любят говорить, заключается не в том, что показывают по телевизору, а в том, что в нас самих не хватает искренности, и потому мы не способны писать даже для своих изданий статьи такой пробивной силы, что слова проникали бы в самое сердце. Кроме того, я считаю, что основное отличие самиздатовской православной журналистики времен «застоя» в том, что она была интеллектуальной. Мне кажется, что сегодня этот вопрос очень важен. Потому что большинство православных изданий носят в хорошем смысле слова лубочный характер — рассказывают о праздниках, календарном круге, там бывают нравственно-назидательные статьи. Но на страницах православной прессы не хватает интеллектуальной жизни, обсуждения насущных проблем на хорошем уровне.
