Жизнь по евангельскому времени

В Москву из Симферополя, по благословению Святейшего Патриарха Кирилла, в Донской монастырь принесены мощи святителя Луки (Войно-Ясенецкого), архиепископа Симферопольского и Крымского. В Москве святыня будет находиться до 22 мая. Два года назад в «Журнале Московской Патриархии» было опубликовано интервью с близкой родственницей святителя Луки, Майей Дмитриевной Прозоровской (здравству.щей и сегодня, на днях ей исполнилось 88 лет), которое до сих пор не потеряло своей актуальности. Предлагаем его вашему вниманию.

Шнурки для ботинок

— Майя Дмитриевна, какое у вас самое яркое впечатление осталось о святителе Луке?

— Владыка пригласил нас с мамой в Крым в 1946 году, после его перевода с Тамбовской кафедры. Когда мы приехали к нему под вечер, он стоял у письменного стола, а за его спиной было окно, и его освящали лучи заходящего солнца... Такой красивый, высокий, статный, с белоснежными волосами и легкой кружевной бородой. Сколько уже  лет прошло с того момента, но эта встреча до сих пор остается самым ярким впечатлением.
На многих фотографиях святитель Лука выглядит строгим, даже суровым, поэтому сложился стереотип, что таким он был и в жизни. Да, наверное, в отношении к своим обязанностям, в своем главном служении так и было. Но в моей памяти осталась картинка, когда на даче в Алуште он сидит на веранде, увитой виноградом, в белом подряснике — весь светлый, благостный. Вот таким он и был для нас. Незабываемое впечатление оставили в памяти и его службы в храме. Запомнилось, что он очень любил цветы. И не пышные букеты, а анютины глазки, ландыши, незабудки. Говорил мне: «Марусенька (имя Майя не признавал), посмотри: цветы — это же Божьи создания. Какая тонкость, какая красота в них». И мне так греет душу, что возле музея святителя в Троицком монастыре посажены скромные цветы, которые как будто специально для него так красиво цветут. Он с большой теплотой и нежностью относился к детям. У нас есть книга, подаренная моему сыну, где святитель написал: «Правнуку моему Володе, пока еще Чижику».

- В каких условия жил владыка, когда вы приехали к нему с мамой?

- На втором этаже дома на Госпитальной (ныне ул.Курчатова), где он жил, было четыре квартиры с общим коридором. Одна -  владыки, остальные занимали еще три семьи, кухня одна на всех (как в студенческих общежитиях). Во дворе - колонка с водой и туалет.  В баню он ходил пешком (когда мы приехали, ему было 69 лет). В квартире владыки было две комнаты - большая комната около 25 метров, которая служила и приемная,  и кабинет, и столовая. И спальня, где узенькая железная черная кровать с черной пластиной в изголовье, фанерные шкаф и тумбочка, в углу умывальник, куда нужно было наливать воду. Рядом с его квартирой было две маленьких комнатки- подсобки, в которых мы с мамой и спали. Всю эту скудость жизни и отсутствие удобств чуть больших, чем минимальные, мы наблюдали ежедневно. Он следовал принципам, которые излагал в своих проповедях, говоря о воспитании детей: «Вы должны приучать их к тихому и трудовому домашнему житию». Он аскет был самый настоящий. Стена ледяная на северную сторону, потом уже купили ковер и закрыли ее. У него ноги стыли, и ему из Тамбова прислали теплые ботинки, они в музее сейчас. Но сам он не мерз, дома всегда был в легком подряснике, в первые годы В Алуште летом купался. Его совершенно не занимал собственный быт. Никогда за 15 лет не заказывал себе еду: что мама приготовит, то и ел. Ходил в старой растрескавшейся обуви, в рясе, которую всё время чинила мама, а он наставлял: «Латай, латай, бедных еще много!» Помню, рассказывал, что, когда его в очередной ссылке большой начальник, которого он вылечил, спросил, в чем он нуждается и чем его можно отблагодарить, владыка ответил: «Да мне бы шнурки для ботинок».  

Мама взяла на себя обустройство быта владыки. Шаг за шагом, с большим трудом провела владыке водопровод, канализацию, поставила ванну, колонку на дровах. И плиту в его квартире, чтобы готовить не на общей кухне. И как святитель посвятил всю свою жизнь Богу, так и мама посвятила 16 лет своей жизни служению владыке, была предана ему до последнего. В молодости она была очень красивая, да и потом на нее все обращали внимание, энергична и любознательна. Но интересы дядечки всегда были для нее на первом месте. Узнает, что в театре новый спектакль, теребит меня: "Давай пойдем!" Идем. Посидим одно действие — слышу: "Майечка, давай домой, а вдруг дядечке что-нибудь надо?" Поднимаемся и уходим с сеанса.

- Что еще вам довелось пережить кроме трудных бытовых условий?

— Страшный голод в 1946-м. Мама вспоминала, что у нас за неделю уходила четвертинка постного масла. Мы по благословению владыки в кухоньке каждый день в огромной зеленой кастрюле варили кашу (скорей всего, ячменную, самую дешевую) и заправляли ее постным маслом. А с утра за дверью на лестнице уже сидели со своими плошками голодные старики и дети. Но этого было мало. Владыка просил нас еще сходить в район Петровская балка, самый нищий тогда, и найти голодных стариков и детей, пригласить к нам домой поесть. И сами мы ели ту же кашу. Про то, что часть сталинской премии он отдал детям-сиротам, известно. Каждый день посылал десятки переводов по всей стране, помогал тем, с кем сводила его судьба, кто просил о помощи. Потом где-то через год ему как архиепископу определили паек. И тогда уже полегче жить нам стало. В это время— это 1946–1947 годы, гонения на религию ослабли ненадолго. Почему я это знаю? Я за этим пайком сама ходила. Однажды, когда пришла, назвала имя: «Архиепископ Лука». Мне раздатчица и заявила: «Ох, поповна пришла, наприкрепляли тут всяких!» Я со слезами пришла к дяде и рассказала об этом. Так думаете, он смолчал? Написал куда-то, и эту женщину уволили.

Он за своих близких всегда решительно и твердо заступался, хотя в обычной жизни - очень мягкий человек. Был курсе жизни всех своих детей, внуков, правнуков: кто когда родился, крестился, в каких условиях живет, где работает. Следил за судьбой каждого и старался помочь. Помню, меня не приняли в пединститут: сказали, что не добрала баллы, хотя по всем предметам получила хорошие оценки. От одной преподавательницы мы тогда же узнали, что причина иная: я «родственница попа». Дядя два раза писал письмо Сталину, и два раза пришел один и тот же ответ: «Принять». И только после второго письма они меня, скрепя сердце, зачислили. Это уже был октябрь, я месяц учебы пропустила, но закончила с красным дипломом.

По всей строгости

— Вы приводите все эти случаи восстановления справедливости, и складывается ощущение какого-то идеального советского правления — грозного, но справедливого.

— Как говорит одна моя знакомая: «Как Бог упредит, так и будет». Но если вы откроете сборник архивных документов, изданных под названием «Разработку Луки продолжаем», то узнаете, что против святителя Луки органами госбезопасности и уполномоченными велась активная работа: из числа верующих и духовенства вербовались агенты, был завербован даже личный шофер святителя, собирался компроментирующий материал на духовенство, между священниками намеренно поддерживались конфликты, велась активная работа по закрытию храмов и удушению приходской жизни. Среди духовенства складывались группировки недовольных строгостью архипастыря. В одном из своих отчетов в МГБ уполномоченный писал: «Мы, в интересах нашего общего дела, заинтересованы не тушить эту развернувшуюся сейчас серьезную борьбу группировок в церкви, а всемерно способствовать ее росту и показывать верующим истинное лицо церкви, и в частности кафедрального собора как ведущей церкви, возглавляемой непосредственно архиепископом Лукой»1.

Святитель очень строго относился к церковному Уставу и правилам, мог возмущаться, был очень требовательным к подчиненным, был строг, если кто скрывал, что он священник, укорачивал бороду или стеснялся облачения. Говорил: «Доколе это будет продолжаться?» В годы, когда даже те, кто принадлежал к церкви, по возможности старались скрывать этот факт, опасаясь гонений, владыка Лука как будто не замечал таких обстоятельств — он всегда жил по евангельскому времени. Он очень радовался, когда после войны стали открываться храмы. Свои обязанности выполнял неукоснительно и ревностно, служил каждую субботу и воскресенье, не говоря уже о праздниках.

Гонения рикошетом били и по нам. Меня едва не уволил из школы, где я преподавала английский язык. Формально — из-за небольшого количества часов, а на самом деле хлопотами уполномоченного по делам религий Гуськова, который позвонил директору и сказал: «Нечего поповскую родственницу у вас в школе держать». Моего мужа — он был инженер-геодезист — тогда же по «звонку сверху» понизили в должности. Но я собралась духом, пришла к этому Гуськову и сказала: «Что вы имеете против меня и против моего мужа, чем мы вам не угодили?» И в итоге добилась, чтобы и мужа восстановили, и меня оставили работать в этой школе, но нервы они нам потрепали. Еще пример. За несколько месяцев до кончины святителя из ЖЭК (жилищно-эксплуатационной конторы. — Прим. ред.) пришло предписание с требованием срочно освободить квартиру, потому что она кому-то для чего-то вдруг понадобилась. И мы с мамой метались по Симферополю в поисках нового жилья. Тогда это настоящая проблема была, многие квартиры были перенаселены. Но святитель так и умер в этой квартире.

-Как архиепископ Лука реагировал на такое отношение  к нему со стороны Советской власти?

— Никогда не слышала от него, чтобы он осуждал советский строй или жаловался, что его посадили. Даже не знаю почему, ведь он столько претерпел от них. О его мытарствах я узнала, когда в Алуште на даче святитель диктовал свои мемуары, опубликованные затем в книге «Я полюбил страдания». Секретарь записывала, а мы с мамой, затаив дыхание, украдкой смахивая слезы, слушали о его скитаниях по ссылкам и тюрьмам, о пытках. Рассказывал, как его ставили на сутки в деревянный ящик, в котором можно было только стоять. А когда он терял сознание, обливали ледяной водой и вели на очередной допрос, требуя отказа от веры, признания, что он немецкий шпион. Но говорил об этом совершенно спокойно, словно речь шла о ком-то другом.

И когда он уже полностью потерял зрение (это случилось в 1956 году, левый глаз от перенесенных пыток перестал видеть еще до войны), я ни разу не слышала, чтобы он высказал недовольство или кого-то осуждал. Жалел только, что из-за заключения в тюрьмах и ссылках не сумел помочь многим больным.
А тот общеизвестный факт, что, когда началась война, он из ссылки в Красноярском крае (из Большой Мурты, в 120 км к северу от Красноярска. — Прим. ред.) написал правительству просьбу прервать ссылку и направить его в госпиталь или на фронт. Меня поразило, что он просил не освободить его, а именно «прервать ссылку», и после войны он обещал отбыть «наказание». Он был умный, мудрый человек, предвидевший дальнейший ход событий. Когда он приехал в Красноярск, ссыльный, несчастный, так мало того, что он по пять-шесть операций в день делал, так он еще и курсы организовал для врачей по лечению операций на гнойных суставах у раненых (перед самой войной святитель подготовил второе издание «Очерков гнойной хирургии». — Ред.).

Человек-глыба

— Каким было архиерейское служение святителя?

— Святитель Лука регулярно совершал поездки по епархии. Время было послевоенное, по Крыму с его разбитыми дорогами добраться до дальних деревень был нелегко, но владыка хотел, чтобы архиерея видели не только в Симферополе. На стене у нас дома висела карта Крыма и крестами были отмечены приходы. Их было сначала много. И самым большим его горем было уменьшение числа крестов. Когда стали закрывать храмы, он страшно расстраивался и переживал. Закрытие каждой церкви было для него как конец света. Особенно сильно это началось в хрущевское время. Иконы, книги, предметы церковной утвари из закрывшихся храмов свозили в сохранившиеся, в канцелярию в его доме. Бывало, говорит: «Опять всю ночь не спал из-за неприятностей с уполномоченным».

А здоровье его всё слабело. Даже когда наступила полная слепота, владыка продолжал служить. Иподиакон говорил, что, находясь при архиепископе, он всё время испытывал страх, что святитель вот-вот упадет, а он не успеет его подхватить. Наиболее впечатляло, как владыка вел службу. Для его возраста и состояния здоровья это была огромная нагрузка. Не один час простоять на ногах в тяжелом облачении! А летом в жару? Бывало, рубашка вся мокрая, хоть выжимай. Под снятыми бинтами на ногах — глубокие рубцы, черные голени с блеском. Только вера в Господа давала силы выстоять. В конце службы, когда у молодых и здоровых силы на исходе, святитель еще произносил проповедь, да с таким выражением, подъемом духа, что заражал этим духовным энтузиазмом всю церковь. Она всегда была до отказа наполнена, особенно когда ожидали проповедь.

— Как строился обычный день владыки?

 —    Его рабочий день начинался в 8 часов — именно рабочий. То есть до того он уже встал, совершил туалет, позавтракал. В 8 утра он всегда шел в собор, независимо от погоды и времени года. Сначала пешком, потом появилась машина. Вернувшись, завтракал, в течение часа молился у аналоя. Потом работал с документами, занимался епархиальными делами, просматривал корреспонденцию. Он всегда был в курсе всех событий общественной жизни, в том числе за рубежом. В два часа обед, час отдыха. На дверях квартиры святителя висела табличка «Прием больных. С 16 до 17. Каждый день, кроме субботы и воскресенья. Для всех бесплатно». Это была его добровольная миссия, как курсы обучения врачей в Красноярске. Хотя он мог бы этот час отдохнуть или посвятить чему-то другому.   

После приема больных опять за стол — читал письма. Первое время много работал над третьим изданием своих «Очерков...» Просто прийти и поговорить с ним было невозможно. У него каждая минута была на счету. При этом дядя всегда был устремлен вглубь себя. В памяти осталось, как он идет после службы по длинному коридору — с посохом, молчаливый, очень величественный. Никогда лишних слов и действий.

Перед ужином он готовился к новой проповеди на следующий день. Часто нас приглашал послушать, и так я с мамой оказалась «первослушательницей» его проповедей. В 10 вечера молитва перед сном и отбой. 

—    Сколько больных он принимал в день?    

- Запись больных вела мама, точно сказать не могу, но люди шли постоянно. Он вел прием до последних дней. Однажды к нему пришли студенты мединститута — молодой человек с женой. Врачи поставили ей диагноз — рак молочной железы и на следующий день назначили операцию. Дядя посмотрел и сказал, что операция не нужна. Они оба окончили институт, он стал главврачом в одном из алуштинских санаториев, она — лаборанткой там же. Родила двух сыновей. Другой пример — моя подруга, которая с детства страдала от болезни щитовидной железы. Ей владыка сказал после осмотра: «Иди, деточка, и забудь про щитовидку, не соглашайся ни на какую операцию». Сейчас ей 84 года, мы с ней ходим в храм, она и думать забыла про свою щитовидку. То ли он был такой прекрасный диагност, то ли у него был скрытый дар исцелять людей. 

— Откуда в нем была такая физическая сила? Перенести все издевательства, полуголодную жизнь, нищету, ссылки за полярным кругом и при этом сохранить такую работоспособность? 

— И при этом дожить до 84 лет! Я думаю, так проявилась его вера. Он полностью полагался в своей жизни на Бога. И его талант рисовальщика помогал ему иллюстрировать «Очерки». Он же в тюрьме и ссылке их писал, весь свой опыт держал в памяти. В одной из книг я прочла слова владыки, где он благодарит начальника тюрьмы за то, что тот разрешил дописывать по ночам эту книгу у него в кабинете. Один из медиков написал о ней: «Это пение птицы, которая поет и не может не петь». Это был человек-глыба. А мы жили рядом с ним и ничего этого не понимали. Он просто был для нас «дядечка».

Он воспитывал нас всех (кроме нас с мамой приезжали и подолгу жили и другие родственники святителя с детьми) своим примером. Видя его иногда по нескольку часов в сутки, в самое разное время, я удивлялась его постоянной сосредоточенности. Трудно вспомнить моменты внутреннего отдыха, не говоря уже о расслабленности или вялости. Постоянная одухотворенность — от напряженной сосредоточенности до возвышенной вдохновенности. Хотя нет, всё же были и моменты отдыха: одно время на прогулках святитель начал нам рассказывать просто и понятно Священное Писание.

Мы росли в доме, где ежедневно читалось Евангелие. На большом столе, за которым владыка и обедал, и работал, лежали две книги: Библия, ежедневно читаемая по главам, и Евангелие — по главе из того и другого. Настольная Библия, которая лежала у него на столе, была книгой номер один. Он вообще не убирал ее со стола. Даже во время обеда только отодвигал на уголок. 

— Владыка как-то изменился, когда ослеп? 

— Нет, остался таким же, каким и был. Только теперь он не сам читал и писал, а ему читала или записывала под диктовку его секретарь — Евгения Павловна Лейкфельд. Она появилась в жизни владыки в 1946 или 1947 году. Жила в Севастополе, была под оккупацией, отсидела срок за немецкую фамилию. Когда вышла на волю, стала преподавать немецкий и французский языки в Морском техникуме в Севастополе. Отец Евгении Павловны был профессором словесности, она объездила с родителями весь мир, а после их смерти осталась одна, семьи у нее не было. Однажды мы с мамой увидели ее в соборе в Симферополе: эта скромная маленькая женщина что-то писала, слушая проповедь. Евгения Павловна стала правой рукой владыки, была очень собранная и деловая. Проповеди его писала без стенографии, какой-то своей «тайнописью».

 Она нашла машинистку, которая приходила по ночам, забирала эти проповеди, печатала их на папиросной бумаге и по ночам же их и приносила. За это можно было получить срок, как за распространение религиозной литературы. С нее и начались эти крымские проповеди. И когда владыка приходил из церкви, она проводила вместе с ним весь день: читала ему, что он просил, писала под диктовку. Она была очень верующая и с благоговением относилась к владыке. Не помню ее уставшей и раздраженной. Владыка так и говорил, что благодаря «моему секретарю и племяннице я почти не ощущаю своей слепоты». Евгения Павловна стала членом нашей семьи. После смерти владыки она осиротела, мы с мамой ее поддерживали до самой смерти.

 — Были у святителя Луки какие-то еще интересы, кроме служения и заботы о других людях? 

— Святитель интересовался музыкой, литературой, живописью. Очень хорошо разбирался в музыке, радовался, когда в гости к нему приходили музыканты и устраивали концерты (соседей со временем отселили). Он хорошо разбирался во многих вопросах, связанных с искусством. Иногда просил, чтобы я читала ему вслух классические произведения, при этом комментировал события и характеры персонажей. Но считал, что нужно читать только те книги, которые учат нравственности, и на кумира своей молодости Льва Николаевича Толстого был очень сердит за его антихристианские писания. 

— Какие слова владыки вам больше всего запомнились?

 — На дни рождения он делал нам всем небольшие подарки — дарил свои фотографии или книги с подписями. Для меня это были бесценные подарки. На книге Глеба Успенского «Нравы Растеряевой улицы» он написал: «Внучке моей Марусе в 21-й год рождения. Читай, милая Маруся, об этих бедных людях, стоящих на низкой ступени человеческого достоинства, и жалей их. А сама стремись к тому высокому достоинству, к которому призывает нас Христос великим словом: “Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный". Чистотой, кротостью и любовью да сияет твое сердце перед людьми. Архиепископ Лука. 7 мая 1951 года”».