Встреча со святостью — это всегда уникальный опыт, часто он не сразу воспринимается должным образом, но впоследствии может перевернуть всю жизнь. О своем личном опыте рассказывает архиепископ Женевский и Западно-Европейский Михаил, которому в течение нескольких лет довелось близко общаться с архиепископом Иоанном (Максимовичем), прославленным в лике святых.
Святитель Иоанн Шанхайский приехал во Францию в 1950 году, в то время мне было семь лет. Тогда я учился в русском интернате во имя святого Георгия, который располагался в местечке Медон под Парижем. Недалеко от нашей школы был известный храм Воскресения Христова, устроенный силами эмигрантов первой волны в 1927 году. Русский инженер, который его строил, сделал стены из смеси соломы и цемента, назвав материал "соломит", — ни один француз не мог понять, что это такое, но в то время не было возможности построить более монументальное здание. Инженер предупреждал, что наша церковь из соломита сможет простоять не более семи лет. Однако она продержалась до 1981 года, до тех пор пока один из учеников школы не оперся во время службы случайно о стену снаружи и не упал прямо внутрь храма. Теперь на этом месте уже стоит кирпичная церковь, которая по архитектуре полностью воссоздает облик того, "соломенного", храма.
Владыка Иоанн часто бывал в той церкви. А еще у него в Париже была резиденция при храме, который он устроил в 16-м квартале города. Тогда владыка носил титул Брюссельский и Западноевропейский. Он навещал русские школы, в частности нашу, и кадетский корпус в Версале. Воспитанию детей иммигрантов он уделял много времени, поскольку считал эту задачу одной из самых важных.
Как-то мне предстояло первый раз исповедаться. Помню, осознание этого факта меня очень озадачило, ведь до этого я привык каждую неделю просто причащаться. Во вторник той недели, никого не предупредив, к нам приехал владыка Иоанн. Он объявил школьникам, что завтра вечером будет всенощное бдение и все будут исповедоваться. Когда я пришел в храм, там было два аналоя. К одному из них, где исповедовал священник, много лет служивший в этом храме, архимандрит Сергий (Пфасерман), выстроилась длинная очередь моих однокашников. К другому, где стоял владыка Иоанн, подходили преимущественно взрослые люди, здесь очередь шла очень медленно: пока батюшка успевал поисповедовать десятерых детей, во "взрослой" очереди разрешение получал только один человек.
Так как это была моя первая исповедь, я был очень взволнован. Помню, владыка повернулся к нам, детям, и поманил кого-то пальцем. Мои одноклассники подталкивали меня и говорили: "Иди, это он тебя зовет!" Я был смущен и сосредоточен на своих чувствах и поэтому поверил им и смело подошел к владыке. Он строго меня спросил: "Ты что пришел?" Я знал правила хорошего тона и понимал, что невежливо ответить, что, мол, вы сами меня позвали, поэтому ответил: "Владыка, я пришел исповедоваться". А он мне в ответ: "Ты не знаешь, что такое исповедоваться!" Но я уперся: "Знаю, это значит говорить свои грехи ". Владыка сказал: "А ты не знаешь, что такое грехи", но я опять настаивал: "Знаю". "Ну?" — строго спросил владыка. Я стал говорить, как обычно дети говорят, что не слушался старших и так далее. Тогда владыка взял меня под омофор. Не знаю, сколько времени я пребывал под ним, но могу только сказать, что там было светло. И пожилой архиерей мне там казался и красивым, и молодым, и я чувствовал огромную радость. "Говори что хочешь. Скажи всё, что у тебя на сердце, а я буду объяснять тебе, что такое грех", — вспоминаю я слова владыки Иоанна. Первый раз кто-либо из взрослых говорил что-то подобное. Он мне тогда стал объяснять, что такое любовь Божия, что грех — это когда ты отказываешься от этой любви, когда ты от Него уходишь. И тогда ты несчастен, потому что ты сам ушел от любви, ты уже без любви, ты уже как брошенный, ведь ты сам ушел. Для меня это было нечто новое и удивительное, и я чувствовал, что та безграничная любовь, о которой я слышу от владыки Иоанна, тут присутствует. Я не могу сказать, сколько времени продолжалась наша беседа, а когда архиепископ сказал мне: "Ты знаешь, мы тут с тобой остались одни", я, кажется, сказал, что не хочу уходить, так как я не испытывал такого состояния прежде. Я почувствовал, что от этого состояния нельзя уходить. Владыка объяснил мне смысл разрешительной молитвы и потом стал произносить ее — у него был очень ясный слог, каждое слово было понятно. В дальнейшем я не раз замечал на его проповедях, что то, что он говорил, легко входило в сердце каждого, кто его слушал, вне зависимости от образования и степени воцерковленности. Потом владыка сказал: "Сейчас я сниму омофор, но учти, будет темно". В храме действительно оказалось совсем темно, там оставалась непотушенной только одна лампадка. Так как уже все разошлись, владыка Иоанн предложил проводить меня до школы. Он несколько раз спрашивал, настаивал. Но я всё время отказывался, причем я отчетливо тогда понимал, что это гордость во мне говорит, и мне стало очень стыдно, но я смог себя превозмочь и всё равно отказывался, и владыка меня ласково отпустил одного. При выходе стоял мой старший однокашник — мальчик лет девяти, он ругал меня всю дорогу, что я задержался, а его заставили меня ждать. Он ожидал, что его насмешки заденут меня и я буду плакать, и очень удивился, что меня это больше не тревожило — такое радостное ощущение у меня было. Эту свою исповедь я запомнил на всю жизнь.
Нечто подобное случалось и потом. Помню, как некоторое время спустя мы поехали в Брюссель и решили посмотреть на построенный новый храм в честь Иова Многострадального, это был храм — памятник царской семье, всем новомученикам и пострадавшим во время гражданской войны и гонений в России. Его начали строить еще до войны, но окончили только в 1950 году. Это было зимой. Тогда в Брюсселе выпало довольно много снега, и мы даже катались на санках. Внутри церкви было немногим теплей, чем на улице. Мы стояли окоченевшие, внутри помещения было сыро, так как штукатурка на стенах еще не успела просохнуть, но все были поражены обликом храма. Дети, родившиеся на чужбине или приехавшие за границу в младенчестве, в первый раз видели русскую церковную архитектуру. Вдруг мы услышали топот и стук — это владыка Иоанн постучал посохом о пол (дверей еще не было), чтобы привлечь наше внимание, и сердито произнес: "Это так вы встречаете архиерея?" Мы испугались, а он сказал, что пошутил, подошел и каждого благословил, называя по имени. Мы все повернулись к востоку, а владыка начал увлеченно рассказывать, что и как будет в новом храме. Мы смотрели на его ноги в одних сандалиях — они были синие от холода. "Здесь будут плиты с именами всех погибших и замученных во время революции! Патриархи, митрополиты, епископы... Их много, и каждое имя мы упомянем, будем молиться об упокоении их души", — говорил он. Он нас обнимал за плечи, и постепенно мы увлеклись его рассказом, нам стало тепло и даже жарко, несмотря на мороз.
Мы знали о его духовных дарованиях. Когда владыка Иоанн посещал нас, учеников русской школы, он уже был известен как шанхайский чудотворец. Беженцы, которые из Китая переехали на Филиппины и затем попали во Францию, рассказывали о нем. Когда в Китае к власти пришли коммунисты, были закрыты все границы. Архиепископ собрал свою паству в храме и велел взять самые необходимые вещи. Его авторитет был огромен, и люди беспрекословно его послушались. Они рассказали нам, что после богослужения владыка повел их всех в порт, они вместе спокойно поднялись на корабль и отплыли, не встретив никакого противодействия со стороны властей, — это было чудо. Затем на острове Табубао на Филиппинах, куда эвакуировали беженцев, за длительный период их пребывания не было ни одного стихийного бедствия, хотя штормы и ураганы очень часты в этих местах. Благодаря активным прошениям владыки Иоанна, а он добился встречи с Президентом США, части беженцев удалось переехать с Филиппин в Америку, часть попала в Австралию, еще часть — во Францию.
Владыка Иоанн приходил к нам в школу часто. Он стал моим воспитателем. Наверное, не все мы осознавали, какое значение для нас могли иметь его визиты, ведь в детстве многое воспринимается как само собой разумеющееся. Отношение к владыке было смешанное. Ребята побаивались грозного маститого архиерея, но испытывали восторг, когда он вдруг появлялся. Никогда не забуду, как он хватал меня за плечо сзади при встрече — его рука была тяжелая, как лопата. При этом с детьми он общался очень просто, по-отечески, стоило ему заговорить, и страх сразу уходил, владыка становился полностью "своим".
Он очень много общался с людьми. Со взрослыми говорил кратко. Если его проповеди после Литургии были очень длинными и продолжались не менее сорока минут, то в личном общении он говорил только несколько слов. Когда мне было 16 лет, он как-то подошел ко мне в храме и сказал: "Слушай меня, после Литургии ты должен прихожан всегда собирать на трапезу, ты должен их кормить, привечать, и стол должен быть накрыт, должен ломиться. Потому что трапеза — это продолжение евхаристии. А когда будет Рождество, ты здесь должен ставить елку, чтобы игрушки были, чтобы дети танцевали и чтобы они все получили какой-то подарок, чтобы было им радостно и весело. Ты понял меня?" Я, конечно же, не понял, так как тогда даже не думал и не собирался становиться священником или монахом. Но владыка, видимо, уже провидел то, что я буду клириком. И когда много лет спустя меня в этом храме рукополагали в священники, я вспомнил эти слова и даже прослезился. Владыка совершенно непостижимым образом умел помогать людям. Бывало, он выходил из храма, а мимо шел русский человек, владыка его подзывал и давал пачку денег. "Если ты не заплатишь за квартиру — тебя выгонят", — сказал он незнакомцу, который был очень удивлен, так как даже не ожидал никакой помощи и вообще стеснялся подойти и что-то просить. Причем дали ему именно ту сумму, которая была необходима. Владыка, кстати, очень любил таких кротких, застенчивых людей. Известно, что он собирал бездомных маленьких детей на улицах и создал для них приют. У нас очень часто в храме на богослужении появлялись люди не совсем уравновешенные, по нашему мнению, даже ненормальные. Они знали, что владыка им поможет и исцелит их душевные болезни, накормит и вообще сделает для них всё, об этом знал весь Париж.
Мы, дети, наверное, понимали его святость. Но мы не умели с ней обращаться, не знали, как подойти к нему, но это чувствовали. И чувствовали, что мы, наверное, постоянно что-то делаем неправильно, когда общаемся с ним. Нас это иногда терзало. Как-то в кадетском корпусе мальчики на клиросе, пока владыка служил вечерню, сокращали стихиры. Владыка из алтаря укоризненно цокал языком, но сам не выходил, и дети пропускали песнопения дальше. Когда стихиры спели, владыка вышел и потребовал спеть все стихиры сначала, уже без пропусков.
Одна из главных человеческих добродетелей — это рассудительность, и владыка Иоанн в полной мере обладал такой способностью. Он был для нас живым уроком нравственного богословия. Он говорил человеку: "Делай так-то или, напротив, не делай так, чтобы быть с Христом". Вера — это не философия. Хотя и философией не стоит пренебрегать. Вера — это сила, которая может двигать общество вперед. Но вера может не просто двигать, но и преображать социум.
После того как по долгу службы владыка Иоанн покинул Францию в 1962 году, нам, его воспитанникам, конечно же, стало его недоставать, но я всегда чувствовал, что мы все, и даже я, грешный, остались в его памяти и в его молитвах. После отъезда владыки ко мне часто подходили разные люди, даже безбожники, и спрашивали: "Где ваш епископ?" Они недоумевали и серьезно ко мне обращались: "Как же мы без него будем жить?" Сейчас почитание святителя Иоанна растет, особенно в России. Люди, приезжающие в Сан-Франциско, могут убедиться в нетленности его святых мощей. Многие неоднократно исцелялись по молитвам к нему еще до его прославления. Обретение такого великого угодника Божия стало явным знаком Его милости к зарубежной России и ко всей Русской Церкви в целом.
