Богослужебный строй, послушания, отношения между монашествующими – всё в женском монастыре выстраивается под духовным руководством игумении. И Шамординская обитель не исключение. О том, на каком основании строится монашеская жизни, каковы особенности современного женского монашества размышляет игумения Никона. Но разговор мы начинаем с воспоминаний о «Журнале Московской Патриархии» 1970-х годов.
— Матушка игумения, как начинался ваш монашеский путь?
— Начну издалека. В 1976 году мой духовный отец благословил меня пойти на работу в редакцию «Журнала Московской Патриархии», тогда главным редактором был владыка Питирим (Нечаев; 1926–2003). Еще раньше, чем это произошло, он произвел на меня очень сильное впечатление. Вот как это было. В то время владыка преподавал в Духовной академии. Была ли у него тогда своя машина или нет, сказать трудно, но в Сергиев Посад он ездил на электричке, и так случилось, что однажды мы оказались в одном вагоне. Меня поразила его исключительная воспитанность, даже галантность. Всю дорогу он не садился. Народу ехало много. Когда женщина попросила его поднять довольно большую и тяжелую сумку на багажную полку, он сделал это, а когда поезд прибыл в Москву, владыка снял для нее эту сумку и только потом вышел из вагона. Я тогда подумала: «Вот ведь он редактор, у него люди работают, вот если бы и мне там работать!» Это было задолго до того, как батюшка направил меня в редакцию. Владыка Питирим представлялся мне, да и в реальности был недосягаемой высотой — человек, сочетавший духовную и общую культуру, глубокий природный ум и чувство юмора. При этом в нем была удивительная простота и доступность. Он был очень доступен в общении, когда сам того хотел. Работать с ним было для меня большим счастьем и милостью Божией. А получилось это так: наметился переезд редакции из Новодевичьего монастыря, где она тогда располагалась. Одновременно у владыки созрели планы расширить штат — он уже задумал строить новое здание редакции на Погодинской и подбирал новых сотрудников из верующей молодежи. Ему это было необходимо, поскольку он руководил людьми, имевшими отношение к журналистике, к фотографии — хорошие специалисты, но далекие от Церкви. Владыка Питирим решил, что их воцерковлению может помочь общение с верующими молодыми людьми, ведущими церковную жизнь. Чтобы подобным образом «разбавить» состав редакции, он через своего ближайшего помощника протоиерея Анатолия Просвирнина (в монашестве архимандрита Иннокентия; 1940–1994) обратился к известным духовникам Троице-Сергиевой лавры отцу Кириллу и отцу Науму, чтобы они присылали к нему на работу своих духовных чад. Так произошло мое зачисление в штат редакции.
— Сколько сотрудников было тогда в штате?
— Около пятидесяти, но потом их становилось всё больше и больше. Именно тогда владыка зачислил в свой штат некоторых из студентов Духовной академии, ставших его иподьяконами, таких как, например, Леонид Емельянов, нынешний архиепископ Новосибирский и Бердский Тихон, или Владимир Ригин — сегодня протоиерей, настоятель московского храма Покрова Богородицы на Лыщиковой горе.
— Каков был характер вашей работы?
— Меня взяли работать в экспедицию по рассылке литературы, в частности «Журнала Московской Патриархии», поскольку у меня был опыт работы на почте. Хотя, казалось бы, я мало подходила к обстановке, царившей там в те годы. Владыка предпочитал, чтобы верующие девушки выглядели современно, не выделялись среди других, а я не могла себе этого позволить, потому что по благословению духовника должна была ходить в платке. Это вызывало недоумение сотрудников, да и не только это. Исполнение церковных требований, посещение субботних всенощных, соблюдение постных дней — то, что для меня всегда было вне каких-либо сомнений (так приучили нас с сестрой с самого раннего детства), для представителей старой московской интеллигенции — именно они входили тогда в основной штат редакции — не считалось столь уж обязательным. Поэтому я иногда чувствовала себя не в своей тарелке. Тем не менее время той работы имело для меня важнейшее значение, оно дало ценный жизненный опыт и было настолько насыщенным и интересным, что семь лет прошли быстро и легко, как один год. Как бы там ни было, в стране «победившего» атеизма это была легальная православная организация, я находилась среди своих. Дружеские связи, обретенные мною тогда, сохраняются по сей день. С владыкой Питиримом у меня сложились очень добрые и теплые отношения. Когда он узнал, что я пою в храме Петра и Павла в Лефортове и являюсь там сменным псаломщиком, то стал брать меня на службы в свое Волоколамское благочиние, что всегда являлось большим духовным утешением. А спустя несколько лет произошла еще одна значимая для меня встреча. В 1979 году духовный отец благословил меня и еще двух моих близких подруг (тоже сотрудников редакции) посетить женский Свято-Троицкий Сергиев монастырь в Риге. Поскольку сотрудники редакции имели одну очень существенную в те годы льготу — могли приобрести для себя сразу несколько церковных календарей (ведь тираж был всегда очень невелик!), то мы взяли с собой почти десяток экземпляров и, приехав в обитель, передали пять из них лично матушке игумении Магдалине (Жегаловой; 1921–1996). Она была очень признательна за этот редкий в те годы дар и проявила к нам такое внимание и заботу, что мне очень захотелось вновь встретиться с ней. Я стала часто приезжать в Ригу уже самостоятельно, привозила литературу, издававшуюся у нас в отделе, которую приобретала за свой счет. Матушка всегда принимала меня с большой любовью, и это не могло не вызвать ответной любви, ведь она была благодатным человеком со многими духовными дарованиями. А потом случилось то, что у православных называется «искушением», впрочем, для меня теперь очевидно, что это являлось действием Божьего Промысла. К владыке Питириму пришел ныне покойный Николай Васильевич Матвеев. Он заведовал регентским классом в академии и очень хотел устроить учебное заведение для будущих регентов, чтобы там и девушки учились (поскольку академический регентский класс предназначался только для семинаристов). Такую школу удалось организовать в Сергиевом Посаде, но статус ее был нелегальный, так как, несмотря на согласие священноначалия, светские власти, в первую очередь Совет по делам религий, не знали об этом. И я оказалась среди учащихся как раз во втором таком «нелегальном» выпуске. Мне было разрешено учиться один раз в неделю, на день меня отпускали из редакции в лавру. И хотя я в этот день не работала, всё равно получала полный оклад. Одна из вновь назначенных бухгалтеров этого, мягко говоря, не одобряла и старалась каждый новый месяц оставлять пропущенные дни без оплаты. Мне это казалось несправедливым, моя досада увеличивалась, и как выход почему-то представилось попроситься в Рижский монастырь к матушке Магдалине.
Когда я поделилась своими соображениями с духовником, он сказал без всяких раздумий: «Именно этого я и хотел!» В начале октября, уехав в Ригу на выходные, я вернулась в Сергиев Посад уже в послушнической одежде. Через игумению Магдалину Господь всё устроил так, что обратные мосты, ведущие к мирской жизни, были сожжены. По молитвам духовного отца, мне никогда не пришлось об этом жалеть.
— В каком году это произошло?
— В 1983 году, осенью. Но мое официальное поступление в монастырь состоялось только через полгода, поскольку по благословению матушки игумении мне предстояло завершить учебу в регентской школе. Только сдав выпускные экзамены, я окончательно приехала в монастырь на праздник Тихвинской иконы Божией Матери 9 июля 1984 года.
— Продолжая учебу в миру, вы ходили в подряснике?
— Нет, только когда приезжала в обитель. В те годы носить духовное одеяние вне стен храма или монастыря запрещалось светскими властями.
— Можете ли вы назвать того, кто является для вас образцом женского монашества?
— Конечно, я читала о многих монахинях и игумениях, изучала литературу на эту тему, «Отечник», например, но идеал как-то долго не был для меня сформирован. А вот когда я пришла в Рижский монастырь, то образцом монашества для меня, как и для многих, стала матушка игумения Магдалина.
— Что в ее устроениии вас наиболее удивляло и привлекало?
— Ее послушание. Здесь был для нас самый наглядный пример. Вот, скажем, такой случай: она приезжает в Рижскую пустыньку, а там в это время находится владыка Леонид (Поляков; 1913–1996), в те годы правящий архиерей Латвии. Ей говорят: «Матушка, вас владыка зовет!» И она бежит бегом! Это при ее-то гипертонии и других немощах, свойственных ее возрасту. Когда мы это видели, то понимали: она бежит, потому что тут как раз случай оказать послушание, а заодно и нам показать пример, ведь она всё время говорила, что на послушание нужно бежать, как на пожар! Она много бесед с нами проводила, учила нас — иногда после вечернего правила, иногда после трапезы. На первый взгляд, это были поучения общего характера о правилах и традициях монашеской жизни, но основная их ценность была именно в том, что они исходили из ее собственного многолетнего живого монастырского опыта. Поражало ее внимание к каждому человеку, ее любовь. Матушка была редкой молитвенницей; если с кем-то из сестер происходили неприятности или нестроения, это всегда давало возможность познать силу ее молитвы. Помню, когда что-то случилось с матерью Тавифой (теперь она настоятельница в Муромском женском монастыре), то матушка ей лично сказала: «Я прочитала за тебя одиннадцать кафизм!» Каждый человек был ей близок и дорог. При этом она никогда не оставляла молитвенного правила: когда она сама не могла его вычитывать, ей вычитывали келейницы. Ей просто не представлялось возможным, что она может какой-то день прожить без правила. Пусть по состоянию здоровья она не всегда бывала на службе, но правила никогда не опускала.
— Какие встречи оказались для вас наиболее значимыми?
— Большое влияние на мое становление оказал мой духовный отец. Нельзя не сказать и о представителях белого духовенства, которых в моей жизни было так много, что очень трудно припомнить сразу всех. Помню нашего приходского батюшку протоиерея Владимира Лычникова (†1970), который меня крестил, подле которого я росла. Он восемнадцать лет был настоятелем храма святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова в городе Лысьве. Как он служил, как он читал, у меня до сих пор в памяти! Даже не знаю, каким словом это определить, но его собственная глубокая вера выражалась именно в его служении. Он был очень снисходителен к нам, особенно в детстве. Таким же милостивым и снисходительным к нашим детским и отроческим грехам был наш другой духовник в те годы отец Павел Трусов, который имел много собственных детей. К сожалению, он скончался в 1959 году, когда ему еще не было пятидесяти лет. За семьдесят лет жизни у меня было очень много встреч с духовными людьми. Помню, например, архимандрита Тихона (в схиме Пантелеимона Агрикова; 1916–2000). Когда я первый раз приехала в Сергиев Посад, тогдашний Загорск, первый, кого там встретила, был отец Пантелеимон. Как только я подошла под благословение, он сразу дал мне четки — «тридцатку» из бус. Он делал их сам. Вообще он очень любил молодежь и многим давал такие четки, но все-таки не всем! Не могу не упомянуть здесь и нынешнего духовника нашей обители архимандрита Поликарпа (Нечипорука). Он тоже свой монашеский путь начинал в Троице-Сергиевой лавре. Та духовная помощь, которую я от него всегда получала и по милости Божией продолжаю получать наравне со всеми сестрами, не может быть оценена словами.
— Чем, на ваш взгляд, отличается современное монашество от монашества древних времен?
— Это не мой взгляд, а факт общеизвестный, что мы не такие подвижники, у нас нет той решимости работать Господу, какая была у древних. У них было больше подвигов и благодати. Хотя если посмотреть поучения преподобного Феодора Студита своим монахам, то видно, что страсти, которые там кипели, почти ничем не изменились в наш век, изменились только обстоятельства. Но и народ стал другим. Тогда было больше послушных. Кстати, до революции, когда институт семьи был на высоком уровне, послушание для насельников монастыря не было уже таким непосильным, потому что они приучались к нему в семье. А сейчас, когда нас воспитали, что «человек — это звучит гордо», и родители не всегда в авторитете у своих детей, то и приучить к послушанию нынешнюю молодежь намного трудней. К тому же теперь в монастырь приходит много вдов и просто людей, уже достигших среднего и пожилого возраста, которые всю жизнь прожили по своей воле, и приучить их к послушанию тоже нелегкая задача. Но в то же время у современного монашества больше внутренних скорбей, поэтому и говорят святые отцы, что подвиг современных монахов намного выше. Хотя многие из них часто вообще не знают, почему они пришли в монастырь. Пришли, потому что жизнь в миру намного тяжелее. Но нередко человек, пришедший к Богу, осознав, что главная цель христианской жизни состоит в молитве, понимает, что лучше это делать в монастыре, где молитва является основным послушанием, а всё остальное — поделие, то, что совершается между делом, а именно молитвой. В монастыре заниматься ею легче, чем в миру, где много обязанностей чисто житейских: хлопоты о пище, одежде, заработке. В наше время, когда нет своекоштных монастырей, насельник избавлен от этих забот: и пищу, и одежду ему дает монастырь, остается только трудиться, молиться и терпеть внутренние скорби. Есть еще одно отличие. Очень существенное, можно сказать, главное: сегодня в наших монастырях нет делателей сокровенной умной молитвы, традиции эти прерваны, восстановить их — непосильная для нас задача. А раз нет такой молитвы, то и нынешние монастыри — это уже не вполне монастыри, а скорее православные общежития.
— Имеет ли женское монашество свои особенности, отличающие его от мужского?
— Женское монашество, конечно, отличается от мужского. Путь насельников мужских монастырей рано или поздно должен приводить их к получению священного сана. Нельзя сказать, что это с неизбежностью ведет к искушениям карьерного характера, но такие искушения все-таки имеют место, а в женском монастыре они отсутствуют по той простой причине, что все насельницы находятся в одном положении, у них нет и не может быть никакого карьерного роста. Женщины получают постриг и в рясофор, и в мантию, но этим всё и ограничивается. Приходя в монастырь, они знают свое назначение: быть невестами Христовыми. И вот эта высокая цель остается для них основной.
— Нужно ли современным монахам заканчивать светские учебные заведения?
— В этом нет необходимости, потому что монастырь — сам по себе школа. И здесь проходят самую высокую науку, науку спасения души, которой более нигде нельзя обучиться, в светских учебных заведениях ее не преподают. Конечно, в современной жизни монастырям бывают нужны свои специалисты-монахи, и если в этом есть потребность, то учиться надо, но необязательно.
— Насколько современный монастырь связан с миром, обязаны ли монахи помогать ему и каков должен быть характер этой помощи?
— Современный монастырь с миром, безусловно, связан, потому что у нас нет сегодня таких скитов, куда бы не допускались миряне. И когда они приезжают в современный монастырь, то приносят сюда свои немощи, свои страсти и просят помощи. Каков ее характер? Мы можем им помогать только молитвой. Это основное. Ну а другое, социальное направление, например бесплатные обеды, ночлег — это само собой разумеется и даже не оговаривается. И все-таки наша основная помощь миру — это молитва.
— Как состоялось ваше первое знакомство с Шамординской обителью?
— До сорока лет я про Шамордино можно сказать даже не слышала. Как-то духовный отец мне говорит: «Съезди в Оптину пустынь, а потом в Шамордино». Тогда я услышала это название первый раз. В Оптину съездила, а в Шамордино не попала. Потом еще раз, уже из Рижского монастыря, батюшка благословил меня с одной сестрой поехать в Оптину и посетить Шамордино. И снова не получилось. А когда меня уже назначили настоятельницей, я в третий раз приехала в Оптину пустынь. Но отца наместника, которому я должна была представиться как своему будущему начальнику, там не оказалось (это был нынешний архиепископ Владимирский и Суздальский Евлогий), и его заместитель казначей отец Мельхиседек предложил мне, не дожидаясь возвращения отца Евлогия, съездить в Шамордино для ознакомления. На дворе был девяностый год, монастырь лежал в руинах. Именно тогда мне встретился отец Поликарп, назначенный в Шамордино духовником и строителем. После первых же взаимных приветствий он спросил меня: «Как вы думаете, матушка, когда нам начинать читать полунощницу? Что если в двенадцать ночи?» Я ответила, что именно об этом всегда мечтала: читать полунощницу, когда это положено, — в полночь! Так мы с ним друг друга поняли. И это понимание, слава Богу, никуда не ушло за двадцать лет.
— Как проходит повседневная богослужебная жизнь вашего монастыря?
— Поскольку церковный день начинается вечером, в восемнадцать часов, у нас читается девятый час, служится вечерня, после вечерни — малое повечерие с канонами и акафистами, которые входят в монашеское правило. Если по уставу нужно вычитать канон Божией Матери из Октоиха и каноны тем святым, служба которым положена, но по каким-то причинам опускается, мы вычитываем их на повечерии. В три часа утра у нас служится молебен преподобному Амвросию — основателю нашей обители, затем — полунощница, утреня, после первого часа — дневной акафист, третий и шестой часы, Божественная литургия. Накануне великих двунадесятых праздников в три часа дня служится малая вечерня, повечерие с правилом, затем трапеза и в восемнадцать часов — всенощная. В день праздника и по воскресным дням служатся две или три Божественные литургии: ранняя в три часа утра, средняя — в шесть и поздняя — в восемь часов утра.
— В чем смысл тяжелых физических нагрузок, которые должен пройти в монастыре новоначальный?
— Физические нагрузки необходимы, чтобы отвлечь новоначальных от лишних помыслов. Когда человек устает настолько, что думает только о том, как бы покушать, а потом отдохнуть, тогда ему уже не до тех размышлений, которые внушает враг, отводя от богоугодных дел, поскольку новоначальные еще не научились молитве и борьбе с помыслами. Но при этом не требуются физические нагрузки, доводящие человека до изнеможения. Они нужны лишь в той мере, чтобы почувствовать нормальную усталость. Если по физическим данным новоначальный не может сильно трудиться, он должен об этом со смирением объявить старшим, которые заменят ему послушание на более легкое.
— Какую подготовку в миру должны пройти те, кто имеет намерение поступить в монастырь?
— Прежде всего они должны постараться узнать о требованиях, которые предъявляются насельникам монастыря, и как-то себя подготовить к этому: научиться слушать своего духовного отца, открывать ему свои самые сокровенные помыслы, свои сомнения. И еще научиться быть терпимыми к окружающим людям. Тогда путь монастырский покажется не таким уж тяжелым. Дело в том, что в миру человек находится в определенном кругу людей не постоянно. Завершив свой трудовой день, он попадает в другую обстановку и отдыхает от психологических нагрузок, связанных с общением на работе. В монастыре же человеку придется круглые сутки находиться в обществе одних и тех же людей. У всех свои слабости, плюсы и минусы, и мы должны терпеть каждого таким, каков он есть. Но в себе надо стараться истреблять самолюбие, эгоизм и другие пороки. Как бы хорошо человек ни подготовился к жизни в монастыре, искушения его не оставят. Почему? Потому что враг не терпит нашего спасения и ставит всякие препоны, внушает ложные помыслы, — всё это требует непрестанной борьбы.
— Можно ли говорить о том, что для человека, живущего в монастыре, есть какой-то срок, чтобы определиться — призвание это или нет?
— Дело в том, что никакого срока определить нельзя. Человек может прожить в монастыре сорок лет и понять, что он ошибся.
— И это действительно так?
— Разумеется, не так, это внушение врага, но человек может этому поверить. Поэтому нужно просто молиться, чтобы, выбрав этот путь, идти по нему, никуда не сворачивая, и не забывать слова Господа: Положивший свою руку на рало и озирающийся вспять, не управлен есть в Царствие Божие (Лк. 9, 62).
— Могли бы вы назвать наиболее распространенные проблемы общежительного монастыря, каков опыт их решения в вашей обители?
— Проблемы общие в любом монастыре: когда человек, проживший в обители много лет, вдруг заявляет, что он ошибся, и уходит. Каков опыт решения? Если невозможно отговорить от ухода, то, после того как он уйдет, мы удаляем его имя из обительского помянника, но включаем в другой список и молимся всем монастырем. Если он захочет вернуться, двери для него всегда открыты, мы принимаем его, как в евангельской притче отец принял блудного сына.
— Легко ли вам находить общий язык с сестрами?
— Чтобы найти общий язык с сестрами, нужно иметь опыт. В первые годы у меня это плохо получалось. Я считала, что раз этого требует монастырский устав, то все обязаны слушаться, как в армии. Но многолетний опыт показал, что женский монастырь — это не армия и сразу не удается найти контакт, потому что каждый человек индивидуален, к каждому нужен свой подход: с кем-то нужно проявить строгость, кому-то, напротив, необходима материнская ласка. Всё здесь зависит от того, каков конкретный момент, определенная ситуация, в которой находится человек. А общий для всех командирский тон не приносит пользы, напротив, только вред.
— Каких современных православных авторов вы находите наиболее полезными современным монахам и кого из них вы могли бы рекомендовать мирянам?
— Наиболее полезен для нас опыт греческих старцев Паисия Святогорца, Иосифа Исихаста, Ефрема Катунакского и других. В России есть много интересных православных авторов среди духовенства, и я их с удовольствием читаю, но не рекомендовала бы читать их монашествующим, поскольку, хотя эти люди верующие, православные и пишут хорошие книги, их отношение к монашеству не всегда адекватное. Книги православных священников я посоветовала бы читать мирянам, поскольку авторам хорошо известна вся непростая современная жизнь и духовные болезни людей. Из художественной православной литературы лично мне нравится недавно скончавшийся Виктор Лихачев. Его книги «Кто услышит коноплянку», «Единственный крест» и другие весьма полезны и интересны для православных христиан, живущих в миру.
— Каковы духовные задачи паломников, приезжающих в монастырь?
— Обычно паломники сами знают, для чего они приезжают в монастырь: помолиться и, как они говорят, «набраться благодати», но при этом они далеко не всегда набираются благодати, а увозят отсюда негативные впечатления. Монахи ведь тоже люди, и паломники соблазняются, например, увидев двух ссорящихся между собой монастырских сестер. Это, конечно, наш грех, но если человек пришел молиться, то он ни на что не обратит внимания, а если он приходит, чтобы найти недостатки в современных монастырях, то он найдет их здесь немало, но получит ли от этого пользу? Духовная задача паломника состоит именно в том, чтобы помолиться, отвлечься от повседневной суетной мирской жизни и затем вернуться в мир обновленным и отдохнувшим душой.
— Что вы думаете по поводу сокращения монастырских служб ради физической немощи паломников?
— Не вижу в сокращении монастырских служб никакого смысла. Дело в том, что сокращенные службы паломники видят у себя на приходе: постояли полтора-два часа и пошли домой. В монастырь они приезжают ради молитвы, вот для этого благоприятный случай — монастырская служба. Мы принимаем паломников с ночлегом, они могут пойти в свою келью отдохнуть, стоять всю службу до конца, мы никого не принуждаем, и потому нет никакой необходимости под предлогом чьей-то физической немощи сокращать богослужебный круг монастыря, так как он нам слишком дорог.
— Как вы оцениваете итог жизни Шамординской обители за 20 лет, что ценного и важного открыли для себя вы за эти годы?
— Итог нашей жизни в том, что мы восстановили несколько храмов, стены обители... Но еще не начали восстанавливать внутренние наши храмы, за которые с нас спросит Господь строже, чем за невосстановленные монастырские здания.
— Каким вы хотели бы видеть ваш монастырь через 10–15 лет?
— Хотелось бы видеть его таким, каким он был много лет назад, до революции. Чтобы в нем была сокровенная умная молитва — наука наук и искусство искусств, как называли ее святые отцы. Но пока мы не изживем в себе гордость, никакой молитвы не будет.
— Что еще хотели бы вы сказать читателям журнала?
— Только одно: просим святых молитв за нас, немощных, чтобы по милости Божией нам когда-нибудь стать православным монастырем в полном смысле этого слова.
