Николай Капчук: Приходилось делать многое, чего никто не мог себе позволить

Мир стремительно меняется, и многим трудно себе представить, как на одной должности, на одном месте можно проработать не то что всю жизнь, но даже несколько десятилетий. Николай Семенович Капчук для нашего времени редкой судьбы человек. Он трудится старостой Елоховского собора в Москве уже сорок три года. Уже не одно десятилетие и церковные иерархи, и прихожане собора уважительно именуют Н.С. Капчука "всероссийским старостой". О своей жизни, о людях Церкви, с которыми ему приходилось встречаться и работать, Николай Капчук рассказывает ответственному редактору "Журнала Московской Патриархии" Сергею Чапнину.

— Николай Семенович, вы свидетель церковной жизни ХХ века. Расскажите об одном из самых малоизученных ее периодов в 1960, 1970, 1980-е годы?

— В 1960 году я закончил Московскую духовную академию и получил степень кандидата богословия. Вместе со мной академию окончили иеромонах Илия (Шиолашвили, ныне — Католикос-Патриарх всея Грузии) и иерей Анатолий Кузнецов (ныне — архиепископ Керченский Анатолий). Торжественный выпускной акт состоялся 14 июня. Вскоре началась череда очень драматичных событий. Под давлением Совета по делам религий от руководства ОВЦС был отстранен митрополит Николай (Ярушевич; + 1961) и на его место 21 июня назначен архимандрит Никодим (Ротов; + 1978), его епископская хиротония состоялась 10 июля. 5 июля епископ Дмитровский Пимен (Извеков; + 1990), у которого я давно был иподиаконом, был назначен управляющим делами Московской Патриархии. Владыка Пимен сразу взял меня в Патриархию личным секретарем.

Годы были очень тяжелые. Множество людей обращалось тогда в Патриархию со всей России, Украины и Белоруссии, где закрывали, разрушали храмы, срывали машинами кресты с куполов, а люди приходили к нам, рассказывали о своих бедах и плакали. Ничего нельзя было решить на местах, и они писали на имя Патриарха, шли на прием к управляющему делами.

Я очень переживал, но помочь, к сожалению, было невозможно. В небольшое здание Патриархии каждый день набивалось множество народу, сидели с утра до позднего вечера. Докладывал вечером владыке Пимену: "Мол, не уходят". Тогда владыка выходил и рассказывал людям, что он такой же архиерей, как и у них в епархии, аккуратно давал понять, чтобы сами шли к властям, которые это вытворяют. Люди получали утешение, им становилось легче, они уходили.

Помощь тяжело было пробить. Мои соученики получили назначения на приходы и столкнулись с тем, что уполномоченные не давали им регистрации. Приходилось приезжать в Москву, идти в Совет по делам Русской Православной Церкви, проситься на другой приход, причем не куда хотелось бы, а куда скажут. Дорогой ценой от уполномоченного получали необходимую для служения регистрацию, но многим все-таки удавалось помочь.

19 сентября того же года управляющим Московской епархией становится постоянный член Священного Синода митрополит Питирим (Свиридов; + 1963), который сменил митрополита Николая. Совет по делам Русской Православной Церкви не только настоял на смещении митрополита Николая, но и сократил всех сотрудников епархиального управления. Святейший Патриарх Алексий I (Симанский; + 1970) пригласил меня и попросил потрудиться секретарем Московского епархиального управления, которое располагалось в Новодевичьем монастыре.

Первое, что я увидел, когда пришел, — полная разруха. Сделал ремонт, стал делопроизводителем, потом секретарем, нашел бухгалтера, кассира, набрал штат. И пошел большой наплыв просителей. Каждый приемный день — по понедельникам и четвергам — ко мне приходили десятки священников. Целыми автобусами приезжали решать вопросы: одному надо помочь с регистрацией, другому нужна "двадцатка". Было так, что кого-нибудь лишают "двадцатки", и нет полноты. Или нет казначея, нет ревизионной комиссии — всё, неполный состав. А права переизбрать никто не дает. Всё это тянется месяцами, потом на храм вешают замок, и всё — храм закрыт.

 помню, в восемь часов утра приходит священник: "У меня храм закрыли, потому что комиссия обнаружила трещину, которая угрожает лепнине". Я ему говорю: "Батюшка, что так рано прибыл? Приходи к десяти часам, будем решать". "Ну, я же свободный".

Помогли ему, назначили куда-то... Некоторые батюшки сами храмы не защищали, боялись.
       
— Приходилось ли вам встречаться с бывшим обновленческим духовенством, которое в 1940-е годы было принято в значительном количестве в клир Москвы?

— В епархиальном управлении почти не встречалось, но, например, настоятелем храма Воскресения Христова в Сокольниках был протоиерей Андрей Расторгуев (+ 1970), бывший обновленческий епископ, который вел себя очень гордо: служил, где только ни позовут, лишь бы не идти в свой храм, а у себя затягивал службу, сам ходил в хор, в другие места, в общем, чувствовал себя чересчур свободно. У них это было принято, поэтому их и поддерживала власть.

С бывшими обновленцами было непросто. Многие бегали с места на место. Правда, иногда ситуация заставляла.
       
— Общение с уполномоченными Совета по делам Русской Православной Церкви — это, пожалуй, самая ответственная и деликатная сфера. Необходимо было договариваться с теми, кто жестко контролировал деятельность Церкви.

— За три года работы в епархиальном управлении я у уполномоченного не был ни разу, все вопросы удавалось решать по телефону. И вот однажды знакомый попросил сопровождать его и сказал, что у него не получится так с ними поговорить, как у меня. Я поехал, слышу через открытую дверь разговор служащих: "Так это пацан! И он нас три года мучил своими вопросами, и всё приходилось решать!"

Через некоторое время они поставили вопрос перед Патриархией о замене меня священнослужителем. К тому времени митрополитом Крутицким и Коломенским был Пимен (Извеков). Он спросил моего мнения. "Как у вас получится", — ответил я. Тогда секретарем епархии на мое место назначили протоиерея Виктора Ипполитова. Но я оставался, потому что с вопросами народ всё равно приходил ко мне. Я даже митрополита Пимена спросил: "Что мне делать?" Тот посоветовал потерпеть.

Регистрация, кого ни просил от имени митрополита, почти всегда получалась. Даже некоторые московские иерархи просили помочь, например, епископ Киприан (Зёрнов), управделами из Чистого переулка. Бывало, звонит: "Николай Семенович, у тебя получается, помоги мне священника устроить". Помогал, чем мог. Мы все тогда друг друга поддерживали.

Но хотелось большего… Хотелось, чтобы храмы не закрывались. Везде было давление. В здании Новодевичьего не давал покоя музей, и ничего нельзя было сделать, всюду вмешивались власти. В Совете по делам религий все-таки встречались люди, которые шли навстречу, у них можно было получить добро, и я понемногу узнал всю эту систему.

Тяжелое было время еще и потому, что священники находились "на доходе", не получали официальной зарплаты. Налоговая какой вздумает доход, такой и напишет. А с него нужно платить налог. То скажут: ты получаешь 500 рублей, а в другой раз скажут — 1000. Налогами до того могут обложить, что батюшка не в силах платить, только разводит руками. Тогда у него всё имущество забирают по описи.

Случалось и такое: у священника было пятеро детей. Не заплатил "налог", и дом конфисковали.

В 1961 году состоялся Архиерейский Собор, на котором под жестким давлением государства Церкви было навязано постановление "О мерах по улучшению существующего строя приходской жизни". Как ближайший помощник митрополита Питирима я участвовал в подготовке его доклада. Никогда не забуду царившей среди архиереев атмосферы бессилия, растерянности и невысказанного возмущения произволом государственной власти.

В результате священник оказался отстранен от руководства приходом, реальная власть перешла к старосте. Положение архиереев и самого Патриарха никак не оговаривалось вообще. Да, священники стали получать официальную зарплату, "хлеба" у налоговой поубавилось. Но положение Церкви стало еще более трудным.

— Вы смелый человек. Как в 28 лет вы решились стать старостой патриаршего Богоявленского собора?

— В феврале 1964 года митрополит Пимен, ставший управляющим делами, назначил меня ответственным представителем по особым поручениям Московской Патриархии. Фактически я курировал хозяйственную деятельность Церкви: был проверяющим по мастерским, контролировал закупки, общался по этим вопросам с Советом по делам религий. Всегда был занят, и всегда была работа. Это было время постоянного общения с Данилой Андреевичем Остаповым, личным секретарем Патриарха Алексия I; казначеем Московской Патриархии Сергеем Ивановичем Георгиевским и многими другими. Особенно близкие и доверительные отношения были у меня с Лидией Константиновной Колчицкой (+ 2001). В нашем общении ее строгая вежливость и сдержанная манера вести разговор нередко сменялись душевной беседой с ненавязчивыми наставлениями, связанными с проблемами и тенденциями внутрицерковной политики.

В 1969 году, когда умер староста Елоховского собора, я получил благословение Святейшего Патриарха Алексия на избрание в "двадцатку" собора в качестве старосты. Исход дела был не ясен, надо было попытаться устроиться на освободившееся место, чтобы поддержать храм. К тому времени уже возник конфликт между Бауманским райсоветом, на территории которого находился собор, и приходским собранием.

Я пошел к уполномоченному, сходил в исполком — отказали: "Ты еще молод, иди на светскую работу". Мне было 28 лет. Это было на Пасху, и с меня начали требовать, чтобы был порядок, начали мне диктовать. Я сказал: "Подождите, я же ни за что не отвечаю?" "Ну тогда иди в исполком, договаривайся, собирай “двадцатку”".

Я пришел, мне говорят: "Где ваша “двадцатка”? Приносите избрание". Принес, всё подписали. Тогда не выдавали никаких документов. Только ставили визу: "Согласовано, не возражаем".

Прошла Светлая. Всё хорошо. Прихожу к уполномоченному, а он говорит в раздражении: "Всё равно я тебе регистрации не дам". Я ему: "Знаю, регистрацию вы даете священникам, а мне не нужна регистрация". Он промолчал, но с того времени отменил регистрацию всем светским. Тоже пытался командовать. Мне удавалось с ними справляться, я знал, что они могут делать, а чем только запугивают. Отношения внешне были очень хорошие, а подспудно всё время давили.

Настоятелем патриаршего собора был тогда замечательный московский пастырь протопресвитер Иоанн Соболев (+ 1976), а затем известный церковный историк, богослов и проповедник Виталий Боровой (+ 2008). Особо хочу сказать о настоятеле собора протопресвитере Матфее Стаднюке. Многие годы мы трудимся вместе с ним в полном согласии. Добрая память остается в моем сердце о протоиерее Николае Воробьеве (+ 2003), духовнике московского священства, прослужившем ключарем 30 лет. Не могу не упомянуть и о нынешнем ключаре собора протоиерее Николае Степанюке, ревностном пастыре и церковном труженике.

— Долгие годы вы были одним из ближайших помощников Патриарха Пимена. Каким он остался в вашей памяти?

— Он очень строго придерживался канонов, всё соблюдал и много знал. Я еще студентом академии ходил слушать его проповеди в лавре. У Святейшего Патриарха Пимена не было духовного образования, но в проповедях он по памяти цитировал библейские тексты, знал Священное Писание лучше иных профессоров. Это был высокий стиль, и народ его очень любил. Когда он приезжал служить, собирались полные храмы.

Был и строг, требователен. Иной раз ругал иподиаконов, в том числе и меня. Раз служил всенощную в одном храме, предупредил, что приедет, облачение с собой привезет, попросил не встречать. Я захожу в храм и вижу, что все собираются идти встречать митрополита. Кашу, мол, маслом не испортишь. Я говорю: "Не надо, сам владыка просил", но вижу: бесполезно. Тогда я надел стихарь и тоже с ними пошел.

Встретили. Тот смотрит на меня и говорит: "Ну что с тобой делать?" "Дайте мне палкой", — отвечаю. Он взял крест, я приложился, и пошли в храм.

По дороге он мне достаточно громко выговаривал: "Я просил не встречать!" Но я прекрасно понял, что это не мне говорил, а чтобы встречавшее духовенство поняло. Во время службы на литии я подношу вино, хлеб — всё хорошо. Он никогда не держал зла.

Если кто-то напутал, он выговаривал мне, но чтобы и тот, кто допустил ошибку, слышал. Это было тяжело. Но я понимал и потом высказывал тому священнику, дьякону: "Это к вам относилось, а не ко мне".

Митрополит был очень пунктуальным, никогда не опаздывал на службу. Очень красиво говорил, когда выступал. Потом, став Патриархом, уже только читал, потому что придирались к каждому слову. Был очень тонким человеком.

Приходят к нему благочинные, предлагают ставленника, мол, академию закончил, умный. Я смотрю и думаю: "Всё, похоронили". Сам Патриарх академию не кончал и потому к этому аргументу не прислушивался. Если нужно было кого-то поддержать, я всегда говорил, что семейные, что дети есть, матушка. Такие сто процентов проходили.

Когда митрополит Пимен стал Патриархом и начались перемещения, он всегда мне звонил и спрашивал: "Как ты мыслишь о таком-то?" Когда я знал, что человек не очень-то порядочный, то отвечал уклончиво: "Ничего не могу сказать". Не хотел зла делать.

— Ваш круг друзей тогда в 1960–1970-е годы?

— Годы были богатые на любое общение. Разные семьи, в том числе священнические, всегда приглашали в гости пообщаться, каждый хотел посидеть со мной, я даже не успевал, потому что на мне был и митрополит. Я и жил в митрополии, и прислуживал, не всегда мог уйти. Но я и не спешил. Чтобы чего-то добиться, приходилось часто ходить с людьми в рестораны и хотелось от этого отдохнуть.

Многие приезжали. Учиться в Москву приезжают — сперва ко мне идут. Приходили и те, кому нужна была помощь, а я старался всем помогать, никому не отказывал.
       
— Еще по учебе в Одесской семинарии вы были знакомы с Вадимом Шавровым. Впоследствии Вадим Михайлович вместе с Красновым-Левитиным написал фундаментальный труд "Очерки по истории русской церковной смуты" и множество статей в самиздате, в том числе в защиту религиозной свободы в СССР? Сохранялось ли ваше общение с ним? Попадал ли в ваши руки религиозный самиздат? И интересовались ли им епископы, с которыми у вас были доверительные отношения?      

— Вадим Михайлович Шавров (+ 1983) прошел курс Одесской семинарии по ускоренной программе за один год, но священного сана по окончании не принял. Переехав в Москву, он думал о сдаче экзаменов за курс духовной академии экстерном, но увлекся изучением истории Церкви после революции 1917 года. Получив пенсию по инвалидности в 1964 году, он вел историко-литературные изыскания вместе со своим "солагерником" Красновым-Левитиным, работал в архивах, собирал живые свидетельства участников событий тех лет и распространял свои материалы в церковном "самиздате".

Надо сказать, что эти исторические изыскания встречали сочувствие и поддержку православной общественности. Большой интерес к ним проявлял и епископат, в том числе и постоянные члены Священного Синода. В 1960-1970-е годы я часто приезжал к нему за этими материалами.

Правозащитная деятельность Шаврова в более поздний период особого интереса в церковной среде не вызывала, так как вредила и без того тяжелому положению Церкви.
       
 — Не так давно протоиерей Владимир Воробьев с теплотой вспоминал, как вы в конце 1970-х годов взяли его, тогда уже кандидата физико-математических наук, алтарником в собор. По тем временам ваше решение могло вызвать гнев уполномоченного. Многие храмы отказывались брать на работу такую "проблемную" молодежь.

— Я всегда поддерживал молодых людей, которые стремились послужить Церкви, таких как Владимир Воробьев и Валентин Асмус. В Советском Союзе им некуда было деться, и если я им не помогу, то никто не поможет. Брал вначале разнорабочим или сторожем, куда только возможно было. Потом давал справку о том, что такой-то работал в храме, и с ней можно было идти в семинарию к ректору. А в те годы ректором был мой близкий друг архиепископ Владимир (Сабодан). Однажды он пожаловался, что нет преподавателя древних языков — латинского и греческого, а ко мне в это время как раз Валентин Асмус пришел, я его и порекомендовал. У меня кто штукатурил, кто помогал в алтаре, кто был охранником. "Как ты мне его отдашь?" — спрашивает Владимир. "Как хозяйственника. Напишу характеристику". Асмус пошел с этой характеристикой в совет, и его пропустили. И дальше стал расти.

При вступлении почти всегда приходил представитель совета, но не всегда сидел до конца. Он раньше уйдет, а в это время пропустят моего. Оставались свои люди, поэтому удавалось многим помочь. Даже не помню всех. Это была моя жизнь. Казалось, староста должен быть с помощниками. У меня их были десятки.

— Вы были для церковной Москвы одной из "кузниц кадров".

— Приезжали со всей России, в том числе и архиереи, их тогда мало было, я всех лично знал. Многие были моими друзьями. Митрополита Антония (Мельникова; + 1986) я знал еще по Минску, где ему было невыносимо тяжело: все его действия встречали тогда яростное неприятие местного начальства. Я по мере сил помогал ему.

Второй, митрополит Одесский и Херсонский Леонтий (Гудимов; + 1992), был мне как родственник. Мы вместе учились в Одесской семинарии, но он начал немножко раньше, там и подружились. По жизни со мной шел.

И Блаженнейший Владимир, Митрополит Киевский. Еще в семинарии мы оба были иподиаконами. Так и идем вместе по жизни до сих пор.

У меня всегда собирались владыки. Тот же владыка Антоний еженедельно приезжает из Ленинграда, обязательно утром придет в комнатку, чайку попьем, побеседуем. "Скажи, — спрашивает, — что у нас сегодня на Синоде будет?" Я говорю: "Вы, члены Синода, не знаете?" Он смеется. В то время мы действительно быстрее других всё узнавали, потому что вход был в Совет по делам религий, а там за хороший сувенир расскажут всё. Совет в те годы очень часто отклонял кандидатуры епископов, представленные Патриархией. Не надо забывать, что главной задачей совета было ослабить авторитет и влияние Церкви, и они стремились утверждать только тех, кем они впоследствии могли манипулировать.

В Елоховском соборе мне приходилось делать много такого, чего ни один храм не мог себе позволить. Например, присылают ко мне за деньгами в Фонд мира. Что же такое, дескать? Передовой храм, а денег не дает. Я говорю: "Я не могу. Ко мне много иностранцев приезжает. И архиереи приезжают. У меня большие расходы. Надо ж вести диалог со всеми". Давили, но безуспешно. А деньги были. В то время люди были богаче. 

— Вы действительно считаете, что тогда люди были богаче?

— Если говорить в целом, то да, богаче. Возьмем мою родственницу. Она получала 50 рублей пенсии. Я ей пытался помогать, а она отказывалась: "Не надо. Я сама и Церкви помогаю, и еще хватает на жизнь". А в 1990-е годы одна пенсионерка в храме буквально плакала, чтобы бесплатно дали свечку поставить. Церковный человек, хочет помолиться. Эти старушки уже не могли помогать.
       
— Да, раньше было внутреннее понимание жертвы на храм, ощущение того, что храм надо поддерживать. Как вы считаете, сейчас это ощущение утрачено?

— Можно судить двояко. Тогда в Москве было сорок действующих храмов, и все они были запущены и внутри, и снаружи. Ни одного позолоченного купола — не разрешали. Пусть, дескать, разваливается.

В 1990-е годы храмы начали передавать Церкви, и те же бизнесмены, проезжая, видели, что купол не смотрелся, предлагали: "Давай, я тебе сделаю купол", и отдавали свою десятину Церкви. Я сам наблюдал подобное более чем в ста храмах.

Я находил бизнесменов, которые делали и внутренний ремонт. Работы большие, денег нужно много, материал дорогой. Той лепты, которую приносит народ, не хватает. Я получил около десяти домов, и все полуразрушенные, все нужно приводить в порядок. Значит, тоже нужно было находить людей, которые бы восстанавливали их. Иногда селил их и как бы вместо аренды предлагал: "Отстрой мне тот дом, сделай". Если с народом иметь контакты, можно трудиться.

— Бандитов в 1990-е годы не боялись?

— Сейчас страшнее. Многие лишены всего, живут на вокзалах и приходят сюда попрошайничать. Есть у них и старший, который их обирает. Всех старушек отогнали от храма. Если и появлялась старушка, то к концу дня она должна была половину, а то и всё им отдать.

Но сложности были во все времена. Была шпана, на сотрудников в храме даже два вооруженных нападения были. Зашел молодой человек, хулиганил в храме. Дежурный вызвал милицию, утихомирили. Дежурный пошел его провожать за ворота храма. Открыл ворота: "Иди отсюда". Тот развернулся и пырнул его ножом в живот и нож провернул. Хотел убить, но, слава Богу, позвоночник не сильно задел. Убежал. Приехала скорая, дежурного спасли. Парня нашли быстро, его компания в это время с милицией беседовала в храме. Забрали, был суд. Тот прощал, но парня всё равно засудили. Сказали: за такое прощать нельзя.

Другой случай. Вечером надо было закрывать храм, и сторож просил всех: "Пожалуйста, освобождайте храм", а там сидел какой-то человек, видно, что не здоров. Разгневался на сторожа. Пришел утром и сел на том же месте, а когда сторож проходил, напал на него и нанес несколько ножевых ранений, в том числе по лицу. Верующие вступились, я прибежал. Забрали его. Оказался психически больной, и дали лет пять лечения в клинике. А сторож боялся, говорил, что тот выйдет и опять придет его резать. Такое могло быть, поэтому я помог сторожу материально и подыскал новое место. От этой шпаны всего можно ожидать.

Беспокойное было время… В разные исторические эпохи мне пришлось послужить Церкви, и, пожалуй, никогда я не мог сказать: "Вот наступило спокойное время!"

Ктиторство — это то церковное служение, которое невозможно нести без помощи Божией, без помощи всей Церкви в ее единстве и вере, без помощи многих выдающихся людей, встретившихся мне за прошедшие годы, без молитв и помощи духовенства и мирян нашего прихода.