В конце июля в российских СМИ появились сообщения об исчезновении более двухсот ювелирных экспонатов из Государственного Эрмитажа. Как выяснилось позднее, пропажа была обнаружена в ходе плановой ревизии хранилища Отдела истории русской культуры еще в августе 2005 года. Спустя два месяца скоропостижно скончалась хранительница пропавших экспонатов. Хранилища опечатали, и лишь месяц спустя плановая проверка была возобновлена, к ней были подключены другие сотрудники, которым поручили принять коллекцию. Из Эрмитажа пропали предметы русского ювелирного искусства, однако характерно, что большинство из возвращенного на сегодняшний день — иконы, священные сосуды, кресты и ковчеги-мощевики. Судя по всему, это те ценности, которые были изъяты большевиками у Православной Церкви и оказались в запасниках Эрмитажа. Однако государство не спешит это признать, и повсюду используется эвфемизм «коллекция отдела русского ювелирного искусства».
Генеральная прокуратура России создала специальную следственно-оперативную группу для расследования кражи экспонатов из коллекций отдела русского ювелирного искусства Эрмитажа, специальные комиссии созданы в Министерстве культуры и Росохранкультуре.
Летом этого года события развивались достаточно неожиданно. Уже 3 августа в антикварный отдел Санкт-Петербургского ГУВД была подброшена одна из самых ценных икон коллекции — икона Собора всех святых. На следующий день было подброшено еще шесть похищенных предметов. Иверскую икону Божией Матери принесли в ГУВД представители антикварного сообщества.
Директору Государственного Эрмитажа Михаилу Пиотровскому вынесен выговор за ненадлежащее исполнение служебных обязанностей, однако на вопрос журналистов он заявил, что не намерен уходить в отставку.
По делу о краже арестованы Николай Завадский, его сын Николай Завадский-младший и петербургский антиквар Максим Шепель. Николай Завадский — муж покойной хранительницы Эрмитажа — сознался в том, что знал о музейном происхождении более пятидесяти предметов. На протяжении нескольких лет он сдавал их в ломбард. Позднее по делу о краже был арестован доцент Санкт-Петербургского государственного университета Иван Соболев, также обвиняемый в причастности к краже и сбыту предметов из Эрмитажа.
14 августа состоялось экстренное заседание президиума Союза музеев России, который выразил желание принять участие в работе комиссии по комплексной ревизии культурных ценностей, находящихся в музейных фондах. Комиссию для организации и проведения этой работы президент России В.В. Путин поручил создать Правительству до 1 сентября. На внеочередной встрече членов Союза музеев России директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский сказал: «Я хочу попросить прощения за то, что случилось в Эрмитаже... Надеюсь, шум, который возник, даст повод ясно сказать себе и другим, что же произошло». «Церковный вестник» также попытался найти ответ на вопрос о том, что происходит в музейном сообществе. Наш собеседник — Александр Архангельский, известный писатель и публицист, автор и ведущий программы «Тем временем» (телеканал «Культура»).
— Александр Николаевич, как вы оцениваете ситуацию с кражей в Эрмитаже?
— Всякий, кто следил за освещением в медиа истории с кражей из Эрмитажа, не мог не заметить: главными антигероями этой истории были показаны музейщики. И было даже такое журналистской злорадство: дескать, «последние святые», как их называла директор Пушкинского музея Ирина Антонова, оказались первыми разбойниками. Я сразу и безоговорочно хочу заступиться за музейщиков как таковых, за наше музейное сообщество. Да, и среди них есть люди нечистые на руку, но абсолютное большинство этих людей за очень маленькие деньги и совершенно самоотверженно работают в музеях и библиотеках — это медицинский факт. Всем ли, например, известно, что средняя зарплата человека, работающего в публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, ныне Российской национальной библиотеке в Петербурге, 4700 рублей. И это включая тех, кто работает с уникальной библиотекой Вольтера, и тех, кто хранит самую древнюю рукопись на территории современной России — Остромирово Евангелие. Когда мы ругаем этих людей, не надо забывать об их самоотверженном и честном труде в совершенно ужасных условиях. Это первое.
Второе. Главная причина того, что из музеев крадут, и крадут массово, заключается не в падении нравов музейного сообщества, а в падении общественных нравов как таковых. На Западе круг скупщиков краденого из музеев достаточно узок, поэтому крадут обычно под заказ. Есть сумасшедшие коллекционеры, которые готовы спрятать краденую вещь, никогда и никому ее не показывать и как скупой рыцарь трястись над ней. У нас в России никто не интересуется купленной антикварной вещью, начиная от иконы и заканчивая драгоценностями. Никто не спрашивает: откуда взялись, например, дуэльные пистолеты в собственной коробке, собственном футляре. А это почти наверняка кража. Они продаются, они есть. Поэтому главное — это терпимость к скупке краденого, а не само воровство.
И третье, самое существенное. То, что пропала 221 единица хранения, это ужасно. Но почему все узнали о том, что они пропали? Потому что хранители и дирекция Эрмитажа по доброй воле внесли в общую опись, хранящуюся в музее, опись тех ценностей, которые находились в этом отделе. А что это за ценности? В основном то, что Советское государство украло у Церкви, и прятало, и заставляло музейщиков прикрывать свои действия. Музейщик обязан хранить. Такова его функция, он сам далеко не всегда интересуется, кто, откуда и по каким причинам передал предметы в музей. Ему в официальном порядке передали некие предметы, и он, исполняя государственный заказ, это все сохраняет. При этом сохраняется вот такая странная ситуация: в хранилище стоит ящик, в нем — шесть тысяч предметов. И есть маленькая тетрадочка, где содержится опись этих шести тысяч предметов. Но коммунистическая власть, грабя Церковь, запрещала вносить содержание этой тетрадочки в общую опись музея.
Во многих местах и сегодня все остается на совести хранителя: объявит ли он о существовании этих шесть тысяч предметов, или украдет сначала тетрадочку, а потом и все остальное. Если же он украдет или уничтожит тетрадочку, то никто и никогда не сыщет никаких концов.
Я убежден, что проблема упирается прежде всего в нравственное состояние общества, которое терпимо к хранению и приобретению краденого в любых сферах — не только культуры, но и экономики.
И вторая причина состоит в том, что огромное количество ценностей, изъятых Советским государством у частных лиц, будь то художественное собрание, будь то антикварное наследие, и у Церкви как у института хранилось в музеях, музейных хранилищах и не подлежало точному учету. Поэтому нужно сделать прозрачными отношения государства и Церкви, государства и частного коллекционера, государства и музеев. С другой стороны, нужно полностью описать все коллекции как они есть и выставить их на всеобщее обозрение, не боясь что тебе предъявят иск наследники того или иного человека, владевшего этой ценностью до революции.
— Вы даете жесткую, но справедливую оценку политике Советского государства в области культуры. Есть ли основания говорить о том, что за последние 10—15 лет эта политика изменилась?
— Я считаю глубоко ошибочным, исторически ошибочным решение о приватизации до реституции. Мы не восстановили экономические права тех, кто был обворован советской властью. И тем самым мы не восстановили никакой преемственности — ни экономической, ни правовой, ни культурной. Это не значит, что нужно было всем все возвращать. Это невозможно, все-таки прошло уже четыре поколения. Но признать долг государства по отношению к потомкам тех, кого советское государство ограбило, значило выставить нравственный счет самим себе. Если бы это было сделано, проблема была бы гораздо проще. Мы не возвращали бы те же коллекции Щукина и Морозова, но мы признали бы долг. Это не значит, что долг нужно было бы оплачивать сию секунду, можно его рассрочить, реструктуризировать, — но важно признать, что этот долг есть по отношению к тем, у кого отобрали. Это не значит разорять коллекции. Есть вещи, которые должны были быть возвращены Церкви. Прежде всего, это предметы священного обихода. Оклады — ладно. Драгоценности — ладно. Но антиминсы, потиры, дискосы, лжицы, копия — все, что имеет отношение к священному, должно быть возвращено, с моей точки зрения. За исключением тех особо ценных предметов, которые имеют отношение к истории России, являются ее символами, — но таких совсем немного. Должны быть договоры между государством и Церковью и том, что должно сохраняться вне Церкви.
Поэтому не было реституции, была приватизация, и не было люстрации, было забвение. И то и другое ошибки, за которые мы тяжело расплачиваемся, и будем расплачиваться еще очень долго.
— Есть ли шанс, что сейчас государство сделает хотя бы некоторые выводы? Государство к этому готово?
— Я боюсь, что наше государство сегодня — это государство-приобретатель, а не государство-хранитель. Это государство, к сожалению, в основном интересуется и занимается вещами внешними, а не вещами внутренними. Кто-то пошутил, что новой нашей идеологией будет «Православие, самодержавие, доходность», когда православие является моральным оправданием доходности, а самодержавие является формой обеспечения доходности. Очень не хочу в это верить! К сожалению, в ближайшее время не вижу той силы — ни политической и ни общественной, которая сумеет не просто настоять, но и объяснить обществу, почему это нужно сделать. Из чего никак не следует, что мы должны замолчать и об этом не говорить. Жизнь большая, история объемна, и то, что невозможным кажется сегодня, вдруг оказывается возможным завтра. И на этом надо жестко настаивать. Так же как на реституции церковных земель. Потому что государство наше очень любит привлекать Церковь, когда возникают какие-то трудности: иди, Церковь, поработай с военными, там непорядок в армии, иди в колонию, чтобы хорошо все было там. Но как только Церковь говорит, дайте мне источник экономического, а значит и практически самостоятельного существования, ей говорят: нет, извини, этого тебе не надо.
— Есть ли видение того, как искать выход из этой ситуации?
— Я бы, прежде всего, открыл дискуссию по этой проблеме. Нужно найти консенсус. Он не обязательно будет однозначным. Мы не можем сейчас прописать какой-то рецепт. Если сейчас поставить вопрос, надо ли все отдавать, против этого восстанет большая часть общества. У них своя правота. Они очень боятся повторения истории с музеями и церковными зданиями. Уж кто-кто, а музеи не были виноваты, что им дали церковные помещения или чьи-то усадьбы. И когда молодые священники или епископы говорили музейщикам: «Уходите отсюда!», — это было ужасно. Конечно, музейщики тоже не ангелы и не подвинутся, пока их не подвинешь, но надо искать мирные пути. Государство должно иметь мужество признать, что в большинстве случаев виновато именно оно, государство.
Беседовал Сергей Чапнин
