Се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе

Воспоминания о епископе Якутском и Ленском Зосиме игумена Иннокентия (Ольховского), эконома Данилова монастыря

С будущим епископом Зосимой мы вместе прожили в Даниловом монастыре восемь лет. Многие отмечают его любовь и кротость. Для меня же особенно удивительными и радостными были, пожалуй, три черты его духовного облика. Во-первых, общение с ним дарило ясное ощущение — он монах от природы, Господь дал ему этот удивительный дар. Второе — его трепетное, неподдельно радостное и душевное отношение ко всем священническим обязанностям. И третье — его глубокая церковность.

Монашество для епископа Зосимы было сознательным выбором. В нем епископ Зосима полностью раскрылся. В нем он чувствовал себя как рыба в воде. Он искренне говорил, что монашество — его естественное состояние. Конечно, монашество — это и сокровенный, внутренний труд. Если же говорить о внешнем, то в нем можно увидеть безрадостное, механическое выполнение монашеских обязанностей: чтение правила, поклоны, каноны. Но у владыки Зосимы и это всегда приобретало радостный посыл. Нередко он приглашал меня вместе почитать правило или, если это было Великим постом, то Евангелие. Все эти монашеские, можно сказать — не самые увлекательные — обязанности вызывали в его сердце живой отклик и всегда неподдельный интерес. Редко с кем монах может вместе прочитать свое правило. И начиналось для нас это еще в середине 1990-х, когда мы с ним поехали на море, в Бердянск (там наш знакомый священник имел небольшую хибарку на берегу) — ходили вдоль моря и читали вслух правило. И от этого испытывали неподдельную духовную радость. 

Зосима не был каким-то особенным аскетом, хотя очень интересовался жизнью древних отцов и внимательно читал жития и поучения. Сам смысл монашества как попытки уйти от мирских страстей, но не от людей, раскрылся для меня в епископе Зосиме по-новому. К нему приходило множество людей за советом, и он совмещал свое естественное, Богом данное состояние монашества с интересом к их радостям и вниманием к их горю, хотя это далеко не каждый может.

Когда же он стал священником, духовником для своих довольно многочисленных чад, когда он стал часто совершать Божественную литургию, то говорил, что в этом тоже нашел свое призвание. Именно в священном служении. Для него служить Литургию было великой радостью. Для иеромонаха в монастыре, который плотно занят на послушаниях,  который постоянно исповедует, любая просьба о совершении дополнительных треб — допустим, кого-то пособоровать, причастить, исповедовать — это дополнительная нагрузка. Тяжело бывает, просто физически тяжело. А Зосима откликался с такой готовностью, как будто только и ждал этого. К нему подойдешь (он еще не был владыкой), скажешь: «Отец, надо поисповедовать, а все заняты…» — «Конечно, — отвечает, — пусть приходят, всегда рад». И видно, что он действительно рад. Вот это совершенно неформальное — не по привычке, не по долгу — отношение к своим священническим обязанностям совершенно драгоценно. К нему приходило множество людей, которые хотели знать его мнение, получить совет, просто побеседовать. Священники знают, иногда это обременительно, но Зосима ни в коем случае не отдалялся, не говорил «мне это чуждо», с терпением и добротой откликался на каждый вопрос человеческой души.

Что касается церковности, то мы знаем — бывают даже священнослужители не вполне церковные по тем или иным причинам, им интереснее, может быть, какой-то другой аспект служения, а не именно отношение к Церкви как к святыне. А Зосима жил этим внутренним ощущением.

Когда он стал ризничим в монастыре, я был экономом. Отец Зосима всегда говорил, что ризничий — это самое лучшее послушание, потому что связано с богослужением, с церковью. Это облачения, иконы, святыни — что может быть лучше! Все так, но на самом деле это очень напряженное послушание, сложное: он постоянно вертелся как белка в колесе. В праздники на Зосиму невозможно было смотреть без слез, он был совершенно запыхавшийся, измотанный. Ведь это Данилов монастырь — здесь всё искрит, все время что-то меняется, особенно, когда приезжают высокие гости. То где-то ковер забыли постелить, то икону не ту положили на аналой, поэтому порой просто голова кругом. А он сохранял любовь именно к этому послушанию.

Удивительно было то, что он никогда ни на кого не обижался. Все мы люди со своими слабостями, особенностями характера, у всех есть острые углы. У него же как будто углов не было — «круглый» характер, непамятозлобивый. Кто бы что ни сделал ему, он всегда искренне прощал. Иногда что-то скажешь резкое сгоряча или от усталости, невнимательность проявишь, думаешь, вот человек обидится. А про Зосиму я твердо знал, что он никогда не обидится, оправдает, в сердце своем поймет. Живущие в монастыре понимают, как редко такое бывает. С таким человеком легко.

В городском монастыре жизнь инока тяжела, потому что не затворник, не отшельник, живешь в суете, постоянно среди людей, в потоке совсем не монашеских событий, разговоров, забот. А отец Зосима в гуще всего этого оставался монахом. Поэтому его епископство было просто следующим закономерным шагом служения.

Хиротонию владыка воспринял как новое трудное послушание. Он говорил, что вся полнота духовного сана  сосредоточена в епископе. И без епископа нет Церкви. Поначалу очень его тяготила необходимость командовать. До хиротонии Зосима никогда не начальствовал, всегда был подчиненным. Один немолодой священник, который встречал владыку, когда его назначили в Якутию, рассказал мне, как они в епархии волновались. Даже присылали к нам в Свято-Данилов монастырь «соглядатая», разведать, что за человек Зосима-архимандрит, который будет у них епископом. Когда же владыка прибыл в епархию, все были поражены его простотой и открытостью. Он был смиренный, кроткий. Например, как-то, когда владыка Зосима с духовенством шли по коридору епархиального здания, он бросился открывать дверь священнику. От епископа такого совсем не ожидали. Даже растерялись.

Служение было для владыки непростым: управлять священниками, договариваться с властями, быть, что называется, первым лицом — для него эти вещи были новые и достаточно тяжелые. Но владыка отнесся к этому как к делу всей своей жизни. Для него все предыдущие этапы: послушание краснодеревщика, руководителя издательства, командировка в Иерусалим, затем ризничего в Даниловом монастыре — были как бы кирпичики в фундаменте того здания, которое он дальше мог строить уже сам, используя свои знания, свой опыт.

Какая у него была сверхзадача? Создать якутское духовенство. Он считал, что значительная часть духовенства епархии должна быть из местных жителей. Он задумал открыть духовное училище — сейчас оно практически построено, должны к сентябрю освящать. Когда у него дело пошло, он вошел во вкус, он там гениально все устроил: православная гимназия, семинария с общежитием и квартирами для преподавателей. Монастырь мужской. Храм отдельный. И все это уже почти построено. Это все для Якутии. Умудриться пробить там такой православный комплекс — это чудо.

У владыки было глубокое знание и понимание истории церковного искусства, церковного зодчества, церковной архитектуры, иконописи. Кстати, в Якутии он первым делом пошил для всего духовенства новые облачения, потому что до него они служили чуть ли не в послевоенных. Церковное искусство он знал и любил, и всегда практически беспроигрышно понимал, где что лучше сделать. Теперь это будет служить поколениям и поколениям якутян на сто лет вперед. С другой стороны — нагрузка возросла в разы: очень серьезный проект, в котором все замыкалось на нем. Неудивительно, что последний год он был весь на нервах. Каждый день ездил на эту стройку, сам во все вникал. Это же было его детище. И сердце не выдержало нагрузки.

Якутские власти долго присматривались к новому епископу. Он сетовал, что это такая стена, которую пробить тяжеловато. Не всегда и не всем удается с чиновниками подружиться. Но во второй половине его пребывания в Якутии, особенно в последние два года, он наладил контакт с президентом Республики Саха-Якутии В.А. Штыровым и со всем его аппаратом. И вдруг так получилось, что эти люди —  не по ту сторону баррикад, а по эту.

Священство его любило, миряне... Однако все равно существовала дистанция епископ — подчиненные, которую невозможно перешагнуть. А он очень любил друзей. Дружеское общение, теплота в монастыре особо ценится. В миру естественно, что есть друзья или приятели. А в монастыре каждая дружеская душа — это редкость. Это очень ценно. А в Якутии он остался как бы один, в удалении от друзей. Это его тяготило. И как же он радовался, когда, приезжая сюда, в Данилов, слышал от нас не «владыко, благословите», а — «Зосима, пойдем чайку попьем». Для него это было утешение. Утешением было и для нас. Несмотря на то, что он епископ, а мы монахи, иеродиаконы, он был нашим другом. Другом он и остался.

Я, к сожалению, при живом владыке Зосиме в Якутии не побывал, побывал только на погребении. Раньше все было некогда, недосуг, а теперь я понял, что откладывать такие вещи нельзя. Если есть возможность с другом увидеться, надо этим дорожить. Потому что часто такие люди, каким был наш Зосима, не задерживаются на земле.