Сегодня в нашу Церковь приходят двумя путями. Одни люди приходят потому, что искали истину. Они искали Небо, а войдя в Церковь, кроме неба обрели еще и землю — почву под ногами. Они искали истину, а нашли свою родину. До крещения история и культура России казалась им (и мне) скопищем несуразностей и ошибок. Но принятие Евангелия дало возможность стать единомысленным с Андреем Рублевым и Достоевским...
А есть люди, для которых первична не философия, а боль за свою Родину. Они болеют за страну, мучаясь все время вопросами, кто мы такие, откуда, зачем? И однажды они начинают понимать, что невозможно ответить на эти вопросы, не разобравшись, что же такое православие. В поисках земли они обретают Небо.
Но встречаемся все мы в одном месте — в храме. И вместе можем сказать о себе словами из кинчевской «Трассы Е-95»: «Я иду по своей земле к Небу, которым живу».
Наша вера предполагает, что нам интереснее безнадежные дела. Зачем заниматься тем, что и так будет иметь успех? Мы беремся только за то, что обречено. И, случается, побеждаем. А вы еще спрашиваете, почему православие в основе своей авантюрно! Да, противостоять сегодня радикальному исламу — это такая авантюра: с нашим-то внутренним разбродом, с таким изломанно-перевязанным инструментом! Особенно, если учесть, что войну приходится вести на два фронта. В противостоянии исламскому фундаментализму надо ведь еще предохраниться от зачатия своих православных террористов и инквизиторов. В Русской Церкви сегодня немало людей, которые несут в себе семена нашего собственного «ваххабизма». Как верно поет Константин Кинчев: «Устоять на краю, да не пасть в самосуд, / Вот такое дано дело нам».
Песни Кинчева — это протест против потребительства. Материализма. Банального примитивизма. Беспросветный оптимизм — вот их главный враг, я думаю. Разумеется, моя оценка не должна быть глобальной. Я не могу сказать, что русский рок весь из себя такой хороший, белый и пушистый. Это не так, он очень пестрый. Я вижу по интернетовским дискуссиям: люди нередко приводят весьма и весьма антихристианские цитаты из текстов каких-то рок-групп. Но если кто-то из писателей — сатанист, из этого было бы поспешно делать вывод, будто у Церкви конфликт с Союзом писателей.
Рок — это просто средство, форма объяснения человека с человеком о том, что наболело.
Грохочущий рок в определенном смысле сродни молчаливой медитации. И там и там внешний мир как бы отрезан, есть только я и то, думать о чем, переживать что мне сейчас важно. В медитации молчание отрезает человека от внешнего мира. В роке грохот оглушает, то есть делает то же самое: внешнее, обыденное уже не пробивается. Но медитировать, конечно, можно о разном. Сходство техники не означает единства опыта.
Я не думаю, что если положить текст Кинчева на сладенькую мелодию, то он от этого выиграет. Совсем не выиграет. Христианство не должно быть сладеньким. В нем есть место и Божию гневу. А какая музыка лучше, чем рок, способна это выразить?
Вот песня Кинчева об апокалиптических всадниках:
По имени — Рок,
По жизни — Звезда,
По крови — Огонь,
По судьбе — Борозда,
По вере — Любовь,
По религии — Крест,
По сути — Опричник Небес.
На Рыжем коне
Он движется в мир.
Рубцы городов,
Бородавки квартир
Врачует война.
Землю не уберечь,
Не мир он несет, но меч.
По имени — Суд,
По жизни — Обвал,
По крови — Баланс,
По судьбе — Ритуал,
По вере — Любовь,
По религии — Крест,
По сути — Опричник Небес.
Он движется в мир,
Его конь Вороной,
И зоркий дозор
У него за спиной.
Он враг полумер,
Он свидетель конца,
Имеющий меру Отца.
Все, чем дорожит зверинец,
Меч срежет с лица земли.
Так меру вершит Кормилец.
Горькая правда — полынь,
Пока не многим знаком
этот вкус.
И только этой горечи
болью сродни блюз.
По имени — Свет,
По жизни — Закон,
По крови — Руда,
По судьбе — Перезвон,
По вере — Любовь,
По религии — Крест,
По сути — Опричник Небес.
На Белом коне
В мир движется он,
Победой овеян
Его легион.
Солдат-венценосец.
Спасителя лук он принял
В руки из рук.
Все, чем дорожит зверинец,
Лук перечеркнет стрелой.
Так мир исцелял Кормилец.
Свет Откровения свят.
И тайну не вручишь словам.
Но я все же пою этот блюз Вам!
Что я могу сказать? Недогматично, но здорово! Столь же недогматичны были средневековые фрески Страшного Суда. Но свою педагогическую правду они несли. Пробирало.
Но Константин Кинчев не только на тему Апокалипсиса поет. И его фраза о смене тысячелетий, как об улыбке Творца, есть как раз пример замечательного проявления трезвости, не приемлющей всевозможные ужастики по поводу календаря...
Я думаю, что у меня и у Константина Кинчева — при всем нашем возможном разновкусии и несогласии в каких-то деталях — есть одна общая боль: нам больно, что в самой Церкви нет умения понимать и терпеть это разнообразие языков.
Как-то, выходя из одного дома культуры, где была моя лекция, две бабулечки-прихожанки возмущались: «Ну как же можно так в храме говорить!» Они забыли, что они не в храме, что это была совсем не приходская проповедь, не всенощное бдение. С другой стороны, я был этому очень рад. Это означает, что я говорил так и о том, что эта бабушка забыла, что она в театре, а не просто стоит у своего подсвечника в церкви. Значит, какая-то церковная атмосфера все же была создана. С другой стороны, поскольку были иные интонации, иные способы контакта с аудиторией, ее это все же резануло по сердцу, вошло в диссонанс с ее привычками.
Я понимаю ее раздражение. Беда в том, что очень многие, не только бабулечки, но и священники, и монахи не понимают необходимости многоязычия в Церкви, многоязычия проповеди.
Светский язык не должен подменять церковного, но и церковный язык не может быть универсальным. Мы не вешаем в храме картины — у нас для этого есть иконы. Но это не означает, что мы должны сжигать картины Джотто или Васнецова. У нас в храмах звучит наша музыка, наши распевы, наш обиход. И немыслимо, чтобы в храме звучал «Реквием» Моцарта. Но это не означает, что «Реквием» необходимо запретить исполнять во всех других местах.
И наверное, имеет право на существование язык обращения к людям через эстрадную музыку. Тем более, что для тех людей, к которым обращается Кинчев, слово священника отнюдь не авторитет. Мой духовник, когда я еще решал, идти в семинарию или остаться в мире светской науки, очень правильно сказал: «Иногда бывает, что если светский человек скажет одно доброе слово о Христе, это будет больше значить для людей, чем проповедь священника». В наше время одно доброе слово о Христе, сказанное известным актером или ученым, литератором, одна реплика, одно замечание значат больше, чем проповедь священника. Аргументы, звучащие из наших уст, порой блокируются подозрением в лицемерии: «Ты поп, тебе за это деньги платят, рассказывай свои байки, мы потерпим, мы понимаем: человек же бабки себе делает как может...» Но когда человек, от которого никто не ожидал, что он в эту сторону посмотрит добрым глазом, говорит: «Вы знаете, лично для меня невозможно жить без Христа, без православия», — то это заставляет задуматься. И одна такая фраза в устах Кинчева стоит больше, чем сто моих лекций.
И вообще, в нынешнюю пору глобальной макдональдизации все те, кто призывает мыслить, кто прорывается сквозь кольцо штампов, в конце концов оказываются нашими союзниками.
Побывав на концерте «Алисы», я понял, что рок — действительно мощное средство промывки мозгов, но в данном случае это промывка мозгов от ТВ и рекламы. Надо видеть, как несколько тысяч ребят шепчут (поют, скандируют) вслед за Кинчевым:
След звезды пылит
по дорогам,
На душе покой и тихая грусть.
Испокон веков граничит
с Богом
Моя Светлая Русь.
В общем, я так скажу: если бы комвласти догадались в семидесятых годах поддержать рок и вместо сладеньких ВИА нашли бы и взрастили группу типа сегодняшней «Алисы», мы не проиграли бы холодную войну. Америка нас не обыграла бы.
Да, в конце той песни, что я только что цитировал, Кинчев поет:
Что собирали отцы,
Нас научили беречь.
Вера родной стороны,
Песня, молитва да меч.
Так повелось от корней:
Ратную службу несут,
Всяк на своем рубеже,
Инок, воин и шут.
Кинчев на сцене — шут. Он сам так себя называет. Но стоит-то он на том же рубеже, что и воины и иноки Руси. Он тоже защищает Русское Православие, Светлую Русь.
11 июля 2006 г.
