Он изменил ход истории

Кончина первого президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина не может не стать поводом для серьезных размышлений не только о нем, как об одном из выдающихся деятелей истории России XX века, но и о том времени, в котором суждено было проявить себя личности этого человека.

Начало 80-х годов было безысходным временем, в которое весь торжествующий абсурд коммунизма, казалось бы, был уже всеохватывающим и непреодолимым. В середине 80-х годов, пытаясь сохранить коммунистическую систему, Михаил Горбачев и его ближайшее номенклатурное окружение начали ее перестраивать. Но для этого коммунистической номенклатуре не хватало своих кадров. Именно тогда провинциальный секретарь обкома Борис Ельцин был призван из Свердловска в Москву.
Сын раскулаченного крестьянина Екатеринбургской губернии, Ельцин закончил Уральский политехнический институт, поработал в разного рода строительных организациях и перешел на работу в партийные органы. Решив реализовать себя в партийной номенклатуре, Ельцин, конечно, переступил через трагедию своей семьи, всего многомиллионного русского крестьянства, ставшего жертвой коммунистического тоталитарного режима. Так переступали через память своих отцов очень многие наши современники.

Карьера Ельцина была весьма успешна. И как это нередко бывает в русской истории, обыденное назначение одного из провинциальных секретарей обкома в Москву вдруг приобрело некий мистический смысл. Именно из екатеринбургской земли, где так трагически завершилась земная жизнь последнего русского государя, в Москву пришел человек, которому суждено было попытаться вернуть Россию на тот путь, с которого столкнули ее большевики в 1917 году. Но кто мог думать об этом тогда...
Вспоминая эпизоды из деятельности Ельцина в качестве нового секретаря Московского горкома, мы не можем не заметить первых характерных проявлений личности будущего российского реформатора. С одной стороны, перед нами партийный функционер, который, поднявшись из народных низов и получив огромную власть, готов эту власть всячески в своей жизни увеличивать и ей служить. Советский человек, не склонный особенно рефлексировать над своей жизнью в контексте традиций русской культуры и уж тем более православной веры, Ельцин обладал многими природными талантами, но так и не оформил их в серьезной системе образования, воспитания и культуры, не подходил под характеристику «советского интеллигента».

И в то же время он был человеком, который прошел нелегкий путь от мастера и прораба до крупного инженера-строителя, знал конкретную жизнь советского народа. В нем сохранилась поразительная жизнестойкость русского крестьянина и, на подсознательном уровне, память о том, что пережила его семья.

Конфликт Ельцина и Горбачева в конце 80-х годов показал, как умела номенклатура отторгать от себя любого человека, хоть в чем-то отличавшегося нее. Но страна уже была взбудоражена, не хотела и не могла жить так, как раньше. И обстоятельства привели к тому, что среди немногочисленных оппозиционеров появляется Борис Ельцин.

Его пребывание в составе Межрегиональной группы на Съезде народных депутатов в 1989 году уже выделило его в качестве лидера среди таких людей, как академик Сахаров и Юрий Афанасьев. Было очевидным, что Борис Ельцин в гораздо большей степени, чем они, способен взять на себя руководство стихийным, неоформленным движением оппозиции в нашей стране.

Действительно, Ельцин прекрасно знал законы партноменклатуры и был способен ей противостоять. В то же время он в гораздо большей степени чувствовал народ и успешее умел с ним говорить, чем академик Сахаров. Еще одна очень важная, обоюдоострая для личности Ельцина черта: у него действительно был инстинкт власти. Он хотел власти, он умел ее добиваться и осуществлять. Эти качества и сделали из него лидера оппозиции.
Когда я увидел Бориса Ельцина, идущего за гробом Сахарова, мне показалось, что и этот человек способен перечеркнуть всю свою партноменклатурную жизнь и пойти, может быть, гораздо дальше Сахарова по пути разрушения системы, которая столь методично и глубоко разрушила нашу страну.

Путь разрушения коммунизма мог стать для Ельцина путем созидания новой России. Вернее, традиционной России, которую когда-то отняли у его родителей. Ситуация была очень тяжелой, потому что в нашей стране транжирилось, уничтожалось великое наследие русского прошлого. На месте русского человека появился человек советский. Традиционные достоинства русского национального характера в нем подавлялись, а многие традиционные недостатки — культивировались и поощрялись. В каждом из нас черты «советскости» в большей или меньшей степени проявляли себя. И, конечно же, они не могли не проявить себя и в личности Бориса Николаевича Ельцина.

Именно такой человек, тем не менее сохранивший чувство связи со своей несчастной и измученной большевиками страной, и оказался во главе России в 1991 году, став ее первым демократически избранным президентом. Его избрание, казалось, открывало какие-то перспективы — еще неясные, да и сам Ельцин, видимо, менее всего представлял себе то, как же он будет управлять страной, которая не хотела быть этой зловещей аббревиатурой — СССР, но и Россией стать еще не умела.

События августа пронеслись очень быстро. Коммунизм в своем классическом кроваво-танковом обличье не прошел в нашей стране. Солженицын справедливо назвал все происшедшее «Преображенской революцией», в том смысле, что это было действительно чудо. ГКЧПисты не могли победить стратегически, но они могли еще залить нашу страну кровью, прежде чем окончательно развалилась бы коммунистическая система и мы бы вновь пошли по тому самому пути, на который встали в 91-м году. Но этого не случилось.

«Преображенская революция» стала своеобразным этапом, после которого распад страны стал осуществляться гораздо более зримо и активно. Коммунистическая система обрекала бывшую Российскую империю на распад, создав такой тип государства, которое было разделено по национально-территориальному принципу, утвердив в этих самых союзных республиках свои коммунистические номенклатурные кланы. И распад уже происходил, вопрос тогда стоял только о том, будет ли он вооруженным и кровавым, как, например, в Югославии (а вооруженный и кровавый распад Советского Союза мог бы стать катастрофой для всего мира), или ценой компромиссов, уступок, ошибок — этой новой крови, нового хаоса, хаоса в ядерной стране удастся избежать.

И мы избежали его в значительной степени. Более того, готовые уничтожать своих противников так называемые ГКЧПисты не стали жертвой победителей. И это еще одна неожиданно проявившаяся в этом бывшем партноменклатурщике Ельцине черта. В какой-то момент он (впрочем, не веровавший, видимо, в Бога человек) поставил выше закона — не скажу благодать, но вот эту русскую способность прощать.

Революция стала бескровной. Перед Ельциным встал вопрос: будет ли она подлинной русской национальной контрреволюцией, возвращающей Россию на ее исторический путь развития, или еще одной революцией в череде многих, которая еще раз предложит нашей стране какой-то новый, неведомый путь развития.
Тогда нам казалось, что сейчас вот так же чудесно, как сгинули ГКЧПисты, сгинет и вся эта коммунистическая номенклатура и начнется возрождение национальной исторической России. Мы не понимали стоявших тогда перед страной экономических проблем, которые поставили ее на грань полного хозяйственного развала и настоящего голода. Не понимал этого и Ельцин, запретивший КПСС, а потом отправившийся на долгое время праздновать свою вот так вот чудесно данную ему победу.
Далее будет период тяжелых экономических реформ, имевших только одну положительную черту — их проводили люди, понимавшие, что возвращаться назад нельзя. Наверное, эти реформы могли бы проводиться лучше. Но Россия неожиданно обнаружила именно в экономических реформах одну очень важную проблему. Из социализма к нормальным рыночным отношениям возвращались все страны социалистического лагеря, распавшегося чуть раньше, но ни в одной стране этого социалистического лагеря коммунизм не существовал так долго, как в России, не нанес таких тяжелых потерь собственному народу, не изменил его менталитет, так что понятие частной собственности было по существу утрачено.

И тот капитализм, который должен был вырасти из реформ Ельцина, конечно, не был ни русским, ни европейским, ни американским капитализмом. Этот «дикий капитализм» периода «первичного накопления капитала» был обременен многими и многими недостатками советской действительности.

Конечно, Ельцин оказался традиционен и в еще одной своей проблеме — короля делает свита, и свита Ельцина подчас состояла из людей весьма сомнительных. Им всем опостылел Советский Союз и всем хотелось в Америку, то есть превратить Советский Союз в какую-то вычитанную из экономических трактатов западную страну. У Ельцина не хватило сил повлиять на свое окружение, а оно не предложило ему той национальной, ориентированной на традиционные ценности русской истории идеологии, которая бы позволила ему заняться созданием страны, воплощавшей в себе лучшие черты России прежней. Но связано это было и с тем колоссальным дефицитом людских ресурсов — интеллектуальных, и в особенности нравственных, — который стал характерен для нашей страны после коммунистического периода. Тем более что люди, пересаживавшиеся из кресел секретарей обкомов в кресла губернаторов, были людьми того самого коммунистического номенклатурного прошлого, которые в свое время готовы были расправиться и с самим Ельциным.

Конфликт Ельцина с Верховным Советом был, конечно, трагическим и кровавым. Но его разрешение в конечном итоге стало не самым неблагоприятным для нашей страны, и в осажденном и расстрелянном из пушек Верховном Совете не погиб ни один депутат — из тех, кто зазывал народ на охрану этого так называемого парламента, а на самом деле совдепа. В этой истории проявилось то внутреннее противоречие, которое так до конца и не будет преодолено системой власти, созданной Борисом Ельциным. Ему удалось жестким, но в тех условиях единственно возможным путем подавить мимикрию коммунистической номенклатуры. При этом он вновь простил тех, кто готов был расправиться с ним самым жесточайшим образом. Но это не обеспечило его собственному режиму власти развития без внутренних противоречий. Люди, которые выступали против него в Верховном Совете, были прощены им и впоследствии нашли свое место в той самой, называвшейся почему-то «ельцинской», номенклатуре.

Затем — чеченская война. По существу, естественный шаг на пути приостановки распада России. Прекращение действия российских законов на территории Чечни требовало жестких, в том числе силовых мер. Но что поделать, если Ельцин, как это было со многими из нас, переоценил возможности нашей государственности. Он ведь тоже поверил в наши вооруженные силы, поверил нашим генералам, не отдавая себе отчета в том, что эта пестовавшаяся десятилетиями, превозносившаяся десятилетиями военная машина, заимствованная из советского прошлого, не способна решать даже собственные задачи. И, безусловно, Чечня останется одной из самых серьезных неудач в деятельности Ельцина.

Но когда закончился первый срок его президентства и перед Россией стал поразительный выбор между тяжело больным, уже во многом исчерпавшим свой человеческий и политический ресурс Ельциным и Зюгановым, олицетворяющим коммунистическое прошлое, — не нашлось никого, кто бы был способен противостоять Зюганову. И тяжело больной Ельцин спас достоинство нашей страны, не допустив величайшего позора — избрания нашим народом, уже демократически и добровольно, на пост президента России человека, олицетворяющего собой звериное обличье коммунистического тоталитаризма.

Да, Ельцин вступил в свой второй президентский срок уже не способным решать те задачи, которые стояли перед страной. Влияние на его окружение самых сомнительных лиц все усиливалось. Олигархический капитализм, который был порожден реформами начала 90-х, уже окончательно утвердился в нашей стране. Ельцин что-то понимал, от чего-то страдал, но изменить он уже мало что мог. Он был таким, какими были все мы, какой была наша страна, вышедшая глубоко искалеченной из семидесяти лет коммунизма. И многие недостатки Ельцина, при всех особенностях его личности, были недостатками нашего общества.

Ельцин сделал гораздо меньше, чем мог бы, но именно потому, что, оказавшись перед выбором между исторической Россией, уже основательно утраченной, и коммунистическим Советским Союзом, он этот выбор не смог сделать столь последовательно и радикально, как требовалось это историей. Но не смог именно потому, что чувствовал, что этот выбор — последовательный и радикальный — не может и не хочет сделать наш народ. И всякий упрек Ельцину сейчас должен в значительной степени переадресовываться и нам самим.

Мне бы хотелось упомянуть ту сторону его деятельности, о которой не принято говорить особенно много. Борис Николаевич Ельцин не был человеком церковным и даже религиозным, он никогда не рядился в ризы православного неофита, неумело держащего в правой руке свечку на пасхальных службах. Но именно он впервые дал Церкви такую свободу, которую она редко имела со стороны государственной власти на протяжении всей своей истории. В этом заключается его огромный вклад в русскую церковную историю. И если многие проблемы нашей церковной жизни и остаются сейчас еще неразрешимыми, то это скорее проблема нас самих — православных священнослужителей и мирян, не сумевших за годы ельциновского управления должным образом распорядиться собственной свободой.
На последнем этапе своей государственной деятельности Борис Николаевич Ельцин вновь сумел поступить как русский государственный муж. Он добровольно ушел от власти тогда, когда Конституция давала ему право еще оставаться во главе страны. И в этом уходе, возможно, и заключается то главное, что оставил он нам в качестве своего политического завещания. В своем выступлении по телевидению он попросил у всех у нас прощения и выразил надежду, что его преемник, а значит, и мы с вами, сможем сберечь Россию. Ту Россию, которую мы уже почти потеряли, и ту Россию, которую, может быть, мы все-таки обретем.
Текст выступления на радиостанции «Град Петров»
24 апреля 2007 года.Публикуется в сокращении.