В Мадриде начинается строительство православного храма в честь Рождества Христова. Участок земли в престижном районе Орталеса уже выделен. Однако настоятель храма священник Андрей Кордочкин задумывается не только о строительных проблемах. Кто будет прихожанином этого храма через 20–30 лет? Ответ на вопрос не столь очевиден, как может показаться на первый взгляд.
После того как в прошлом году мэрия выделила нам участок для строительства храма, начались радостные и волнующие хлопоты: разработка проекта, поиск финансирования, строительство. Однако я всё чаще вспоминаю слова, сказанные мне в алтаре Троицкого кафедрального собора в Тбилиси Святейшим Патриархом Илией два года назад, за несколько дней до начала войны: «Прежде чем строить видимый храм, нужно построить духовный». Кому будет нужен этот храм через 20–30 лет? Достаточно открыть первую главу книги Откровения Иоанна Богослова, чтобы увидеть пример развитых церковных сообществ, которые ушли в небытие. Даже в современности, в XX веке, есть примеры почти полного исчезновения церковной жизни — скажем, в Китае с началом «культурной революции». Механизмы истории не всегда под нашим контролем, однако стоит задуматься о том, как создавать церковные общины, в максимальной степени устойчивые в отношении социальных, политических и экономических перемен, которые могут заставить трудовую эмиграцию вернуться на родину или направиться в иные страны.
Если в Германии и Франции, странах Северной Европы православные храмы строились еще в XIX веке, православная эмиграция в средиземноморский регион — явление новое. Самым первым приходам в благочинии — в Мадриде и Пальма-де-Майорке — в наступающем году исполнится десять лет. Кроме того, в силу экономических и социальных причин эмиграция в Испанию, Португалию и Италию во многом отличается от эмиграции в Германию, Великобританию или страны Северной Европы, как отличается она и от эмиграции первой волны.
Когда русская эмиграция покинула родину после революции 1917 года, она дала колоссальный интеллектуальный и культурный импульс западноевропейскому обществу. Мне доводилось встречаться во Франции с потомками эмиграции первой волны: в третьем поколении они говорили на русском языке гораздо правильнее, чем мы. Приехав в Испанию, я столкнулся с абсолютно другим явлением: многие соотечественники, приехавшие в Испанию из России или с Украины, через несколько лет с трудом произносят свой номер телефона на родном языке, а их дети, родившиеся в Испании, зачастую вовсе не говорят на родном языке. Русская или украинская мама, говорящая с ребенком по-испански, — привычная картина.
Новая эмиграция утверждает: ценно лишь то, что имеет материальный эквивалент, родной язык его не имеет, а потому и отделаться от него не грешно. Позиции сдаются без боя; если у родителей нет твердой национальной самоидентификации, знания собственного языка и культуры, которыми они хотели бы поделиться с детьми, едва ли они предпримут усилие, предпочитая не отягощать своих детей лишними знаниями. Привычный советскому человеку путь подстраивания под общую массу проявляется и в религиозной самоидентификации — детей часто крестят в католических храмах по принципу: «Он же в Испании будет жить, зачем ему быть белой вороной, пусть будет как все». Особая ситуация у русских женщин, выходящих замуж за испанцев. Часто они оказываются в блокаде семейного клана, возглавляемого свекровью; любые попытки «русификации» ребенка пресекаются на корню.
При отсутствии внутреннего стержня адаптация становится ассимиляцией, растворением в местной культуре. Если эмигранты новой волны спустя несколько месяцев после приезда начинают говорить на исковерканном языке, то их дети зачастую не говорят на языке родителей вовсе, а значит, двери православной культуры будут для них закрыты. Мы уже сейчас сталкиваемся с этой проблемой — подрастающей молодежи из молдавских и грузинских семей в храме скучно; они ничего не понимают. Скоро подойдет очередь русских и украинских детей, которые в подавляющем большинстве говорят между собой только по-испански. Очевидно, что новая волна эмиграции не сохранит свою культуру: старшее поколение, достигнув пенсионного возраста, вернется на родину, а младшее растворится среди сверстников.
Сохранение христианской и православной идентичности, конечно, не только вопрос языка. Среди нас нет Бердяевых и Булгаковых, однако нынешняя эмиграция в Испании могла бы стать «светом миру» в нравственном плане; глубоко восприняв восточную духовную традицию, православные люди могли бы делиться ей с европейцами. Однако делиться нам зачастую нечем. Само православие в том виде, в каком оно пришло в Испанию из бывших советских республик, существенно отличается от того мировоззрения, которым щедро делились с европейцами выходцы из России первой волны эмиграции. Христианская жизнь часто сводится лишь к исполнению обрядов, смысл которых непонятен («у нас так делают»). Ежегодные исповедь и причащение, к которым прибегают многие, или крещение детей, являются лишь данью традиции. Что же, скажет читатель, пусть священники занимаются просвещением, катехизацией. Уместно будет вспомнить случай, который описывает игумен Арсений (Соколов), настоятель Всехсвятского прихода в Лиссабоне:
— Почему к вам? Да мы звонили в грекокатолическую церковь, ну эту, в Фатиме...
— И что?
— Спрашиваем их, что нужно для крещения ребенка. Что нужно? — говорят. — Купите коробку конфет, но хороших, не в «Лидле» (1), купите бутылку «Порту» — хорошего, не в «Лидле», и приготовьте пятьдесят евро.
— У нас крещение — как и всё остальное — даром. Приглашаю на первую огласительную беседу.
— А без бесед нельзя? Некогда нам.
— Нельзя. Вы хотите крестить ребенка как положено или как попало?
— Это что ж, если мы ваши беседы не будем слушать, вы нашего ребенка не покрестите, что ли?
— А давайте я вам за посещение каждой беседы буду дарить бутылку «Порту» и коробку конфет не из «Лидла»?
— Не, зачем? Не надо нам! А можно вообще всё это сделать по-быстрому? (2)
Всё хорошо, что «помогает». Сама Церковь видится как пространство для выполнения сиюминутных нужд (здоровье, деньги, «везение» и проч.), а зачастую и просто как средство для борьбы с сглазом, порчей и колдовством, вера в которые повсеместна среди «воцерковленных» людей; едва ли не на каждом втором крещении приходится срезать красную нитку «от сглаза» на руке младенца. Это религия, которая не имеет никакого нравственного содержания, на первый план выходит борьба не со своими страстями, а с бесами, действующими через родственников, соседей, прихожан и, конечно же, через колдунов. На духовных высотах эта борьба принимает зловещие формы: «Радуйся, бесов во устах человеческих, мозгах, в крови, волосах, детородящих удех, кишках и в сердце живущих, видевый; Радуйся, касатися тех мест для исцеления, в коих они гнездятся, яко врач-мама, не возгнушавыйся». Это слова из акафиста преподобному Амфилохию Почаевскому, который на протяжении нескольких лет был размещен на официальном веб-сайте Почаевской лавры (3).
Стоит ли удивляться тому, что в одном лишь Мадриде существуют две протестантские общины, по размеру сопоставимые с нашим приходом, сформированные выходцами из бывших советских республик.
Святейший Патриарх Кирилл, выступая на открытии IV Всецерковного съезда епархиальных миссионеров, говорил именно о Литургии как о залоге созидания здорового прихода. Пока среди наших прихожан причащение один или несколько раз в году будет оставаться нормой, едва ли можно говорить о полноценной церковной жизни. Через гласное чтение литургических молитв их содержание становится достоянием всей общины, а не только служителей алтаря. Если для околоцерковных людей евхаристия не является центром христианской жизни, то лишь потому, что ее значение потеряно в самой Церкви. Нормы современного благочестия, которые мы привезли в Европу, — трехдневный пост, обязательная исповедь, правило с тремя канонами, — фактически привели к тому, что присутствовать на Тайной вечере лишь в качестве зрителя стало скорее нормой, чем исключением. Потеряв идею Церкви как евхаристического собрания, мы привыкли «обслуживать» людей, которые, строго говоря, вообще не являются членами Церкви. Вполне благонамеренные православные книжки сообщают читателю, что причащение необходимо как минимум четыре раза в год, на протяжении постов, или, на худой конец, оно должно быть ежегодным. Древние правила, констатирующие отпадение от Церкви в случае долгого (более трех недель) уклонения от евхаристии, стыдливо умалчиваются.
Если духовное единство Церкви подрывается уклонением от евхаристии, что можно сказать об апостольской природе Церкви? Является ли наша вера убедительной для европейцев? Если европеец войдет в храм и увидит панихидный стол, заваленный голубцами, цветастые иконы, являющиеся плохими копиями со слащавых западных изображений, людей, размахивающих хлебами при пении «Вечной памяти», и священника с банным полотенцем на плече, сможет ли он разглядеть в этом действе Единую, Святую, Соборную Апостольскую Церковь?
Речь не идет о том, чтобы заниматься прозелитизмом среди традиционно католического населения Испании и Португалии; речь о самой сути Церкви. В «Символе веры» мы исповедуем Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь, имея в виду, что именно эти свойства делают ее Церковью. Апостольская Церковь — это не только Церковь, верная апостольскому преданию, но и Церковь, обращенная вовне, ко всем людям, независимо от языка и культуры. У Христа нет национальности; любой человек может почувствовать Его близким и родным для себя. Если же община не может или, еще хуже, не хочет принять людей другой традиции, которые, приняв православие, хотели бы остаться в рамках собственной культуры и собственного языка, можно ли считать такую общину в строгом смысле христианской? Дана ли нам церковная жизнь для того, чтобы в ней прятаться или ей делиться? Христос пришел рассеянных чад Божиих собрать воедино (ср.: Ин. 11, 52), поэтому любое разделение в Церкви по принципу национальности и языка есть грех.
Очевидно, распространение православия среди испанцев или португальцев не будет легким процессом. К примеру, в Великобритании многие принимают православие не как русскую или византийскую веру, а как веру своих предков; они ощущают, что в первом тысячелетии Англия была православной. Для испанца ощутить подобное гораздо сложнее; Испания и католицизм в сознании испанского католика неразрывны. Обычно, если испанец перестает быть католиком, он перестает быть христианином. Испанский католицизм апеллирует во многом к чувственному восприятию; наши иконы испанцам представляются невыразительными, богослужение — замедленным и статичным. Священникам в Испании и Португалии стоит обращать внимание на возможных ставленников — испанцев и португальцев, которые могли бы донести до своих соотечественников свет православия. Если Церковь не будет интегрироваться в местный язык и культуру, она будет обречена на дезинтеграцию и вымирание.
На испанском языке существует гораздо меньше богослужебных текстов и переводов церковной литературы, чем на других европейских языках. Большая часть переводов выполнена в Латинской Америке; очевидно, что в этом направлении предстоит немало работы. При Ассамблее православных епископов Испании и Португалии создается комиссия, которая будет работать над переводом богослужебных текстов на местные языки, которые будут приняты на приходах всех юрисдикций. Кроме того, комиссией будет составлен синаксарь древних святых Иберийского полуострова. Основным критерием, очевидно, будет являться достоверность их подвига и/или мученической кончины, а также почитание в православной Испании и Португалии в эпоху неразделенной Церкви. Если любой православный человек в Париже знаком с именем святой Женевьевы, нет причин, по которым нашим прихожанам должны быть не знакомы имена Леокадии Толедской или Леандра Севильского. Когда работа будет закончена, в нашем календаре может появиться день памяти собора святых, в земле Испанской просиявших. Священник Зарубежной Церкви в Великобритании Андрей Филипс, известный исследователь православной Европы, называет около 300 имен святых неразделенной Церкви, просиявших на Иберийском полуострове. Для славян почитание этих святых означает преодоление этнического «русского» («украинского», «молдавского») православия, для самих испанцев или португальцев — осознание православного прошлого их стран.
И в Испании, и в Португалии есть как мощи святых, так и храмы эпохи неразделенной Церкви. Ни разу католики не препятствовали молебнам перед святыми мощами или совершению Божественной литургии в храмах, стены которых помнят православную Испанию. В этом отношении, для того чтобы совершить приходское паломничество, необязательно ехать на родину.
Церковь по природе наднациональна, и когда она перестает быть апостольской, неся слово Божие каждому человеку на родном для него языке, она перестает быть Церковью. Поэтому создание этнических, по сути закрытых общин и приходов, по моему мнению, есть путь в никуда, который искажает саму природу Церкви. В любой церковной общине должно быть место для выходцев из любых стран и республик, но ее двери должны быть открыты и для местных жителей. Лишь в этом залог того, что православная эмиграция не растворится в Европе, а станет убедительным свидетелем верности Христу в новом тысячелетии.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Сеть дешевых немецких супермаркетов.
2. http://ortodoxportugal.livejournal.com/109171.html.
3. Акафист теперь недоступен по основной ссылке, однако любители литургического творчества по-прежнему могут ознакомиться с полным текстом этого шедевра на сайте лавры: http://www.pochaev.org.ua/?p=film/4.
