Мы не обращаем внимания на воздух, без которого не можем жить, и размышляем о нем, когда его нам не хватает. Есть в духовном мире человека явление, которое столь же необходимо для духовной жизни, как воздух — для физической. Это любовь.
Речь идет, конечно, о всякой человеческой любви, отнюдь не только половой, хотя и о ней тоже.Нередко нам кажется, что любви настоящей, бескорыстной в человеческом обществе совсем или почти совсем нет, но это только потому, что как мы воздух замечаем только тогда, когда задыхаемся, так и о любви вспоминаем, когда оказываемся в условиях враждебности или равнодушия.
Мы живем в атмосфере любви многообразной — родительской, детской, юношеской (или девичьей), супружеской, дружеской, товарищеской — всякой. Даже мимолетная жалость к страдающему, безотчетное, почти инстинктивное стремление поднять упавшего старика, перевести через дорогу слепого, погладить по голове ребенка, всё это и многое другое — проявление любви, в одних случаях кратковременной и не очень глубокой, в других — захватывающей душу, нередко целожизненной; наконец "нет большей любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15, 13).
И тут приходят на память где-то когда-то услышанные или прочитанные, но стопроцентно достоверные, бывшие и бывающие случаи спасения играющего на рельсах ребенка чуть ли не из-под колес накатывающегося поезда, случаи гибели при попытке спасти людей из горящего дома — много таких случаев!
Достоевский писал о ценности слезы на щеках обиженного, забитого ребенка, но разве не большей ценностью обладает рука, эту слезу любовно отирающая, будь то рука матери, сестры, тем более первого встречного, то есть совершенно чужого?Когда говоришь о любви, а особенно когда ее переживаешь сам или ощущаешь ее реальность в другом, трудно заключать свои мысли в рамки психологического суждения, трудно найти для этого поистине Божественного переживания слова, позволяющие дать любви сколько-нибудь правдивое, точное определение.
И все-таки попытаемся "объять необъятное", определить то, что выходит за любые пределы: любовь есть не что иное, как стремление к близости, соединенное с активным доброжелательством.В самом деле, трудно назвать любовью мое желание добра человеку, даже готовность всем для него пожертвовать, но только при условии, если он не будет показываться мне на глаза, а еще лучше (для большей надежности), если будет держаться на расстоянии не ближе сотни-другой километров.
Еще меньше основания называть любовью стремление к близости с тем, чье благо нам безразлично; с особенной яркостью это можно усмотреть в сфере половых отношений. Хотя в расхожей терминологии нашего времени любовью сплошь и рядом называют примитивное, не превышающее часто животного уровня биологическое влечение, однако самое элементарное самонаблюдение выявляет эгоистическую природу этого чувства, которое резко ослабляется, а чаще и совсем исчезает с достижением физиологического удовлетворения.
Нельзя также считать любовью удовлетворение, удовольствие или радость от всякого иного, в частности родственного, дружеского или товарищеского общения, если оно не включает заботу о взаимности этих позитивных переживаний или о благополучии человека независимо от личного к нему отношения.Человеческая любовь может быть разделенной и, следовательно, счастливой, гармоничной, а может быть неразделенной, как принято считать, несчастной, но последняя ее квалификация имеет условный характер: чем меньше в любви эгоизма, чем больше в ней бескорыстной заботы о благе любимого, тем устойчивее радость ее переживания, тем меньше на нее влияет ответная реакция любимого существа.
В приведенном выше упоминании о доброжелательстве как о существенном и обязательном элементе настоящей любви большую роль играет указание, что доброжелательство должно быть активным, то есть выражаться в действии, проявляться на деле. "Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: "Идите с миром грейтесь и питайтесь, но не даст им потребного для тела: что пользы?"(Иак. 2, 15–16) Так писал апостол Иаков в своем послании. Ему вторит другой апостол: "Дети мои! Станем любить не словом или языком, но делом и истиною" (1 Ин. 3, 18). Заповеди о любви были возвещены уже за тридцать столетий до Рождества Христова, но только Христос извлек их из множества обрядовых, санитарно-гигиенических и юридических предписаний Моисеева закона, указав на них, на основу и на суть всего, что было дано Богом в Его откровении: Христос сказал, что в них "весь Закон и Пророки" (Мф. 22, 40).
Когда говорят о любви, обычно имеют в виду межчеловеческие отношения. Именно их имел в виду и Христос, когда говорил: "По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою" (Ин. 13, 35), но как на самое великое, самое спасительное и самое счастливое переживание и состояние души Христос указывал на любовь к Богу: "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим" (Мф. 22, 37). Именно этой, известной уже через Моисея (Втор. 11, 5) заповеди Христос придал новое, полное, всеобъемлющее звучание, доминирующее над всем многообразием человеческих побуждений, устремлений и действий. Основанием и побуждением любви к Богу как к источнику добра и правды является Его любовь к людям, открывшаяся в приходе в мир Сына Божия Иисуса Христа: "Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас" (1 Ин. 4, 19). И доказывать, что любовь, составляющая сущность христианской веры, является высшим благом, так же излишне, как доказывать, что солнце дает свет и тепло, что цветок красив, что радость лучше, чем горе. Но это безоговорочное превосходство любви, которую апостол Павел назвал "совокупностью совершенства" (Кол. 3, 14), обусловлено ее Божественным происхождением, ибо Сам Бог, непостижимый, превосходящий всякое человеческое разумение (Флп. 4, 7), открывается нам как беспредельная, вечная, всемогущая, спасающая любовь.
"Бог есть любовь и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем" (1 Ин. 4, 16).
См. также: Свидетель эпохи исповедников веры. К столетию со дня рождения архиепископа Михаила (Мудьюгина)
