В год государственной кампании по разгрому Русской Православной Церкви – кампании по изъятию церковных ценностей и расколу духовенства – Донская область вступила, находясь в ситуации голода. В некоторых местах положение было не лучше, чем в голодающих районах Поволжья и Приуралья. Голод стал прямым результатом Гражданской войны и грабительской политики продразвёрстки. Добровольные действия Церкви в деле пожертвования церковного имущества на помощь голодающим были отвергнуты декретом ВЦИК от 23 февраля 1922 года (опубликован 26 февраля) об изъятии церковных ценностей с инструкцией Помгола и Наркомюста о порядке изъятия от 23 февраля 1922 года (опубликована 28 февраля), которыми вводилась насильственная конфискация всех предметов, в том числе священных сосудов.
Документы высших партийных и советских органов периода не оставляют сомнения в том, что партийное руководство видело в создавшемся тяжелом положении удобный повод решить свои политические задачи: разгромить и дискредитировать Православную Российскую Церковь как идеологического противника и в первую очередь устранить ярких представителей духовенства, пользующихся огромным авторитетом среди народа. Кампания была также направлена на укрепление финансовых позиций власти, уплату долгов царской России ради международного признания. Помощь голодающим почти не заботила руководство страны[1].
В ответ на декрет о насильственном изъятии ценностей высшая церковная иерархия, руководствуясь своей христианской совестью и каноническими принципами, заявила протест, обращая внимание власти на то, что Церковь по-прежнему готова жертвовать, однако, богослужебные предметы являются достоянием Божиим и изъятие их из церквей, даже в качестве добровольных пожертвований, запрещено канонами Вселенской Церкви и рассматривается как акт святотатства. Таков был смысл патриаршего воззвания ко всей православной пастве от 28 февраля 1922 года[2]. В свою очередь митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин (Казанский) обратился 12 марта 1922 года в Петроградский Губисполком с подробным разъяснением позиции Церкви. Он отметил, что передача церковного имущества в помощь голодающим допустима, но Церкви должна быть предоставлена возможность действовать самостоятельно и по своим канонам. Особенно болезненным для христианского сознания был вопрос о богослужебных (литургических) сосудах, к которым даже прикасаться могут только священнослужители. Их изъятие из алтарей выглядело не чем иным как святотатством, вызовом в адрес Церкви. Однако, как разъяснял владыка Вениамин, изъятие церковных предметов вплоть до богослужебных сосудов может быть благословлено высшей церковной властью, но только при условии, что Церковь исчерпает прочие средства и способы благотворительности и ей будет предоставлена возможность самой через руки духовенства пожертвовать богослужебные предметы, "использовать которые по канонам и святоотеческим примерам, только и может сама Церковь"[3]. При этом богослужебные сосуды должны быть обращены в слитки и "только в виде последних они и могут быть переданы в качестве жертвы"[4].
Первая реакция духовенства на декрет
Донской епископат отреагировал на требование государственной власти в духе митрополита Вениамина. Епископ Ростовский и Таганрогский Арсений (Смоленец) получил патриаршее воззвание, осуждавшее насильственное изъятие ценностей. Один из экземпляров он перенаправил митрополиту Донскому Митрофану, чтобы узнать его мнение о документе и дальнейших действиях в связи с ним. Как пояснял позже епископ Арсений на одном из судов, вызвало возражение не само изъятие, – то, что Церковь должна пожертвовать имеющиеся у неё ценности, лично он считал в тот момент необходимым и неизбежным, – а методы его проведения: церковные предметы не должны изыматься лицами, не принадлежащими к духовному званию: "С этим религиозное сознание не может мириться", – заявил епископ[5]. Стремясь избежать столкновений на почве неисполнения декрета и уберечь паству от расправы над ней, митрополит Донской Митрофан (Симашкевич) и викарий Донской епархии епископ Аксайский Митрофан (Гринев) решили воззвание Патриарха не оглашать[6]. 20 и 21 мая 1922 года на допросах в Донском ГПУ митрополит Митрофан (Симашкевич) пояснял и оправдывал свою позицию, а также указывал причины, не позволившие ему обнародовать патриаршее воззвание. Он утверждал, что получил этот документ не по официальным церковным каналам, отсутствовал указ Патриарха, что давало повод, по словам донского митрополита, сомневаться в его подлинности. К тому же он счёл, что распространение воззвания будет выглядеть в глазах властей противозаконным деянием и может вызвать их негативную реакцию[7]. В ДОГПУ зафиксировали следующие показания митрополита: "Является ли изъятие церковных ценностей святотатством, ... можно сказать, что святотатством будет являться то, если священник или мирянин отдаёт собственными руками не превращённый в слиток священный предмет, если же он превратит целый священный предмет собственными руками в слиток, т.е. из священной чаши сделает лом, то это передав вам не в виде чаши, он святотатство не совершает. В канонах говорится, что золотой или серебряный сосуд не может быть присвоен на своё употребление. Вообще, таких предметов, которые нельзя пожертвовать без ущерба нет, это только необходимо считаться со всенародным мнением. По моему мнению, патриарх Тихон [в] своём послании недосказал, я уверен, что ни один священник, ни один мирянин верующий освящённый предмет, не обративши его в слиток, не отдал бы собственными руками"[8].
Митрополит Митрофан выпустил своё послание к духовенству и верующим, призвав их к пожертвованию всех церковных ценностей, независимо от их назначения. Но в случае с освящёнными предметами необходимым условием было превращения их в слитки. О своём решении митрополит доложил Патриарху, направив ему на одобрение текст послания, но ответа от Патриарха не последовало[9]. К 9 апреля Патриарх Тихон составил проект обращения к епархиальным архиереям о недопущении кровопролития при изъятии церковных ценностей. Он осудил активное противодействие представителям власти при изъятии со стороны мирян, которые, несомненно, были побуждаемы к этому ревностью о храме Божием, но тем не менее имели неверное, по мысли Патриарха, представление о способах выражения этой ревности, принимавшей вид насилия. Патриарх осудил также антисемитские выступления как противные духу христианского учения[10].
Организацию помощи голодающим в Донской епархии начали ещё в августе 1921 года, когда Патриарх объявил о создании церковного комитета помощи голодающим Поволжья и началась организация его структурных единиц в провинции. В Новочеркасске, Ростове и Нахичевани-на-Дону также был организован сбор пожертвований по церквам. Организация помощи была одобрена Донским ЧК, высказавшим даже благодарность представителям Церкви[11]. Первоначально "деньги потекли рекой", но вскоре в народе появились сомнения в том, что деньги доходят до голодающих Поволжья[12]. Об этом написал священник Алексей Трефильев в статье, опубликованной 26 января 1922 года в газете "Советский Юг". Она была снабжена комментарием, в котором отразилась болезненная реакция власти на подобные свидетельства народного недоверия. Священник писал, что как раз в это время на ростовский вокзал стали прибывать дети из голодающих районов Поволжья, которых матери в отчаянии сажали на поезда в поисках спасения. Здесь же, на вокзале, они умирали от голодной смерти. Ростовский комитет решил треть суммы фонда, предназначенного для голодающих Поволжья, направить на помощь детям, голодающим на ростовском вокзале. Но из-за ЧК, которая очевидно контролировала сбор средств, духовенство долго на это не решалось. Отец Алексей Трефильев писал, что в среде духовенства возникли опасения: "А как посмотрят на наши "затеи" советские власти? Что скажет всемогущая, всезнающая и вездесущая чека?" Он уверял, что Церковь в деле помощи голодающим вполне может действовать совместно с властью, нужно только разрушить стену недоверия со стороны советской власти. Но партийное руководство страны отвергало всякую возможность сотрудничества. В ответ на статью отца Алексея Трефильева было опубликовано "Открытое письмо гражданину Трефильеву", автор которого обрушился с оголтелой критикой на всё православное духовенство, утверждая, что оно не желает помогать голодающим и оказывать помощь советской власти из-за якобы имеющейся "брезгливости духовенства к голодным и несчастным"[13]. Особое возмущение вызвал намек священника на замешанность ЧК. Автор "открытого письма", конечно, отрицал, что органы ВЧК имеют к этому делу какое-либо отношение, и что вообще подобный контроль входит в задачи ЧК. Так в ростовской прессе ещё до подписания декрета началась антицерковная кампания.
4 марта 1922 г. Президиум Донского областного исполнительного комитета утвердил состав комиссии по изъятию церковных ценностей в Донской области под председательством члена ВЦИК Александра Муралова[14]. 9 марта Комиссия созвала совещание совместно с представителями основных конфессий Ростова-на-Дону. От православного духовенства участвовал благочинный церквей Ростова и Нахичевани-на-Дону протоиерей Константин Молчанов; присутствовали представители армянского духовенства и иудейской общины. В протоколе совещания было зафиксировано, что все его участники якобы взяли на себя обязательство разъяснить верующим необходимость передачи церковного имущества в помощь голодающим[15]. Но в протоколе не был зафиксирован протест священника Константина Молчанова, который отметил, что декрет об изъятии затрагивает интересы верующих, духовенство по совести не может ему подчиниться, однако он должен быть исполнен; ручаться же за то, что ростовское духовенство исполнит просьбу власти о проповедях за изъятие, нельзя[16]. В тот же день отец Константин Молчанов провел в Никольском храме Ростова-на-Дону собрание благочиния, на котором состоялась выработка позиции ростовского духовенства в кампании по изъятию церковных ценностей. Благочинный изложил требование местной власти к духовенству: прочесть декрет и побудить верующих проповедью к полной и добровольной сдаче ценностей. Требовалось разъяснить в храмах с амвонов, что церковные ценности - народное достояние и Церковь должна отдать их 13 миллионам голодающих, что это не противоречит ни вере, ни установлениям Церкви[17]. Ростовское духовенство оказалось в трудном положении. С одной стороны, Патриарх Тихон в обращении к пастве от 28 февраля 1922 года осудил участие духовенства в изъятии, да и вряд ли кто мог сочувственно относиться к разграблению церквей. С другой стороны, декрет был государственным законом, неисполнение которого ставило духовенство в положение правонарушителей со всеми вытекающими отсюда последствиями, делало его уязвимым для обвинений в контрреволюции. Власть оказывала давление на духовенство, требуя от него воздействовать на паству и погасить сопротивление. Отказ мог быть истолкован (и в действительности так и истолковывался в ходе дальнейших процессов) как противодействие распоряжениям государственной власти. Епископ Арсений предложил было духовенству полностью устраниться от участия в изъятии, но потом изменил своё решение и утвердил предложение: "Декрет прочесть без облачения и слова не говорить". Декрет должен был читаться после богослужения священником, который в этот день не служил, а если в храме один священник, то диаконом, также без облачения. Решение позволяло формально исполнить требования власти, но не агитировать, ни за, ни против изъятия. На суде над епископом Арсением протоиерей Константин Молчанов пояснял позицию духовенства тем, что "слово могло вызвать спор между прихожанами – противниками и сочувствующими изъятию", а также невмешательством Церкви в политические дела государства вследствие отделения Церкви от государства. Опасения были не напрасны. В это время у Льва Троцкого созрел план организации обновленческого раскола, пусковым механизмом которого должен был послужить вопрос об отношении к изъятию церковных ценностей: "Так как вопрос острый, – писал Троцкий в Политбюро 12 марта 1922 года, – то и раскол на этой почве может и должен принять очень острый характер, и той части духовенства, которая выскажется за изъятие и поможет изъятию уже возврата назад к клике патриарха Тихона не будет"[18]. Обновленцы согласно этой программе должны были выступить активными сторонниками изъятия. Агитация ростовского духовенства за изъятие поставила бы его в один ряд с обновленцами, могла вызвать сумятицу и не только бы породила волнения среди прихожан, но и подорвала бы их доверие к духовенству. Сам епископ Арсений так излагал свою точку зрения: "Проповеди эти могли вызвать возмущение верующих... Я был даже против чтения декрета об изъятии в церкви... ибо в церкви, отделённой от государства, должно читаться только то, что исходит от души, а не от разума"[19]. Священник Николай Феодосьев в ходе того же судебного процесса свидетельствовал о мотивах решения епископа Арсения: "Епископ говорил, что не хотел бы, чтобы кто-либо из духовенства погиб и потому следует подготовить ценности к изъятию, а самому держаться в стороне"[20].
Изъятие ценностей в кафедральном Соборе
Кампания по изъятию началась 10 марта 1922 года. Выполняя директивы ЦК, Комиссия решила "из тактических соображений изъятие церковных ценностей начать с еврейских синагог, а затем перейти к христианским соборам"[21]. С 10 по 15 марта производилось изъятие ценностей из четырех больших еврейских синагог, которое прошло спокойно, без эксцессов.
11 марта Комиссия прибыла в крупнейший храм города Ростова-на-Дону – кафедральный собор Рождества Богородицы. Время проведения изъятия были согласовано с благочинным собора. В храме находился только причт, члены ревизионной комиссии и церковного совета и пять человек - представителей от мирян, остальные по просьбе комиссии удалились из собора. Комиссия начала зачитывать декрет ВЦИК и инструкцию к декрету. В это время удалённые из собора люди распространили по находящемуся у его стен Старому базару весть об изъятии. В народе быстро поползли слухи о том, что "грабят церковь", "евреи находятся в церкви" и т.п. Возбуждённая толпа стихийно хлынула в храм. Комиссия была вынуждена прекратить работу и спасаться бегством: церковный староста Лосев указал дорогу. Однако на улице комиссию окружила негодующая толпа. Газета "Трудовой Дон" писала: "Тяжёлые последствия были предотвращены энергичным противодействием, оказанным толпе со стороны протодиакона и настоятеля собора, которым путём увещевания толпы удалось не допустить дикой расправы с членами комиссии"[22].
Роль причта собора в спасении членов комиссии подтверждается и другими источниками. Так, профессор Александр Бунаков в ходатайстве прокурору республики в связи с арестом группы духовенства, в том числе протодиакона собора Дмитрия Новочадова, писал, стремясь доказать аполитичность подследственных: "Мало того, протодиакон Новочадов спас жизнь члену ВЦИКа тов. Муралову во время беспорядков в старом соборе... и этот факт засвидетельствован показаниями самого Муралова (выписка из коих у меня имеется) и самоотверженный поступок Новочадова, так сказать, вошел в историю"[23].
Члены комиссии, в том числе её председатель Александр Муралов, подверглись избиению, однако никто из них серьёзно не пострадал: комиссия успела скрыться от народного негодования в алтаре собора. Священник Иоанн Цариненко вышел к народу с крестом в руках и стал успокаивать всё прибывающую возмущённую публику. Вызванный наряд милиции и подоспевшие красноармейцы подавили народный гнев, однако на них обрушился поток камней, палок, базарных отбросов. Несколько человек были арестованы. Социальный состав протестующих был самым разным - от рабочих до интеллигенции. Газеты писали, что в протестах в тот день принимали участие профессор Бунаков и инженер Усов; протестные настроения были зафиксированы на общем собрании рабочих фабрики Панченко.
Казалось бы, ничто не предвещало такого острого конфликта – была достигнута договорённость с духовенством города и собора, был опыт спокойного изъятия ценностей в синагогах. Члены Комиссии явно недооценили народное недовольство декретом. Причт собора также не ожидал такого развития событий. Несмотря на то, что в ситуации подобных волнений в Шуе народу удалось каким-то образом разоружить часть красноармейцев, в ростовском соборе это вряд ли имело место: в избиении комиссии были обвинены всего лишь две женщины – Бабиева и Рудакова, а в подстрекательстве к избиению – Узаева. Бабиева обвинялась в том, что схватила Муралова за ноги, когда тот хотел уйти, а другого члена комиссии - за волосы; Рудакова же кричала священнику Иоанну Цариненко: "Не стоит этих чертей защищать!". 14 марта на первой полосе газеты "Трудовой Дон" появились описание происшедших событий. Был опубликован - как реакция на них - приказ Донисполкома от 12 марта. Комиссии предписывалось приступить к работе и не останавливаться перед применением вооруженной силы в случае сопротивления. Для этого Комиссия снабжалась достаточным количеством вооруженных красноармейцев.
Первые столкновения
При всём старании духовенства избежать кровавых столкновений не удалось: провокационный по своей сути декрет не мог не взволновать верующих, христианская совесть которых требовала не допускать поругания святынь. Начались волнения по всей стране, доходящие до кровопролитных столкновений, подавляемых войсками, как например, в Шуе Иваново-Вознесенской области (15 марта), в Смоленске (14 и 28 марта), в Тамбовской и Калужской губерниях, в Петрограде и Москве.
После известий о первых волнениях идейный вдохновитель и организатор кампании по изъятию церковных ценностей Лев Троцкий предложил Политбюро ЦК РКП(б) приостановить работу. На местах требовалось провести неофициальные недели агитации, которые должны были сформировать определённое общественное мнение, навязать народу представление о расколе духовенства, о том, что значительная его часть "открыла борьбу против преступного скаредного отношения к ценностям со стороны бесчеловечных и жадных "князей церкви""[24]. Таким образом можно было достичь сразу двух целей: расколоть Церковь и способствовать экспроприации у неё ценностей. Предложения Троцкого были приняты. 19 марта 1922 года всем губернским и областным комитетам и бюро РКП(б) было приказано приостановить изъятие церковных ценностей.
К моменту получения телеграммы из ВЦИК агитация в Донской области уже шла полным ходом. Донком РКП(б) постановил: с 21 марта 1922 года развить агитационную работу. В конце марта в Донсовпрофе отмечали: "...на большом количестве предприятий работа проделана и нет никакого смысла повторять то, что уже проделано и навязывать не приходится"[25].
Компания по изъятию церковных ценностей была воспринята населением Дона по-разному: кто-то отнесся резко негативно, другие держались отстранённо, третьи поддержали действия власти. В народе были широко распространены слухи о том, что ценности не пойдут на пользу голодающим. Тем не менее даже негативно настроенные верующие не предпринимали более попыток активного противодействия изъятию. Волнений в Ростове-на-Дону и области не наблюдалось. Митрополит Митрофан на допросе в ДОГПУ также отмечал, что в Новочеркасске сопротивления изъятию церковных ценностей не было. Газета "Советский Юг" писала, что в центрах Юго-Востока России "идут собрания попов и прихожан, выносятся резолюции в духе непротивления злу"[26]. В информационном отчёте комитета партии 1-го Донского округа сообщалось: "Кампания изъятия церковных ценностей проходит без серьёзных возражений, тем более без открытого сопротивления со стороны духовенства и населения", большинство занято хозяйством и не обращает на неё никакого внимания, "отмечается большое сочувствие по изъятию со стороны молодых возрастов"[27]. Информационный отчет Донецкого комитета РКП(б) за апрель-май 1922 года на фоне ужасающих картин голода в округе гласит: "Большинство сведений с мест говорят, что население относится к изъятию церковных ценностей сочувственно. Духовенство в большинстве случаев относится пассивно, небольшая часть пытается оказать пассивное сопротивление путем споров с комиссией и на собраниях, организованных по обсуждению этого вопроса"[28]. Сводки губотдела ГПУ за апрель, поступившие в Центр, говорят о "пассивном отношении" духовенства к кампании при сохраняющемся "враждебном отношении" крестьян епархии, которое следует скорее понимать как "глухое" недовольство.
С 20 марта по 20 апреля в Донской области была проведена агитационная и техническая подготовка, а с 25 апреля начались работы по непосредственному изъятию и вывозу ценностей из городов Новочеркасска и Ростова-на-Дону, Азова, Сальского округа[29]. По итогам кампании власти констатировали: "Умело проведённая агитация, вовлечение в практическую работу самих рабочих, разоблачение "отцов" перед пролетарским судом – всё это вместе способствовало созданию общественного мнения в сторону изъятия"[30]. Власти были удовлетворены проведенной работой, кампания в области прошла относительно спокойно и, как отмечалось, "своевременно и удовлетворительно"[31].
Затраты на кампанию
Полученные комиссиями денежные средства выделялись на организацию агитации против духовенства, процессов по обвинению в сопротивлении декрету, в том числе и на уровне регионов. Так, развёрнутая пропаганда против Патриарха Тихона финансировалась за счёт средств Комиссии по изъятию церковных ценностей. 24 мая Сталину была направлена телеграмма: "ЦК Помгол производит оплату некоторых расходов по антитихоновской агитации, используя для этого кредиты, отпущенные на изъятие церковных ценностей. Так как Комиссии по изъятию приходится в данное время ликвидировать задолженность Губернских Комиссий – есть основание предполагать, что этих кредитов не хватит. В виду того, что антитихоновская агитация потребует[,] вероятно[,] дополнительных расходов, прошу постановления ЦК по вопросу об отнесении указанных расходов на какую-либо особую смету"[32]. Из сметы средств на изъятие церковных ценностей оплачивалась "работа" обновленцев, финансировалось совещание "прогрессивного духовенства" в Москве. Из средств Донской комиссии были выделены средства и "на расходы по проведению процесса по делу епископа Арсения" – 20 тысяч деноминированных рублей[33]. Необходимы были деньги и на "постановку" остальных процессов в области.
Суды
Как свидетельствуют описи изъятого по Донской области, у Церкви отбирались богослужебные сосуды, используемые при совершении Литургии, предметы, находящиеся на Престоле, как особые святыни. Стремясь предотвратить святотатство, духовенство Дона, как и других регионов страны, попросту скрывало такие предметы, зачастую раздавая их прихожанам или унося домой. В Покровской церкви Ростова прятали чашу и кресты, в сокрытии крестов обвинялось также духовенство города Азова. В суде эти факты были истолкованы как воровство. Начались процессы по делам о краже церковного имущества, превратившиеся в хорошо организованную и достаточно эффективную антирелигиозную пропаганду. Показательные процессы прошли в следующих районах: два – в Новочеркасске, два – в Ростове-на-Дону, один – Азове, один – в Морозовском округе, "процесс над 4 попами" - в Первом Донском округе. Кроме того, известно о целом ряде арестов, в том числе игуменьи Старочеркасского монастыря, священника Яковлева и старосты Одигитриевской церкви ст. Аксай.
Донским ревтрибуналом были вынесены расстрельные приговоры. Один из них - по делу епископа Арсения (Смоленца) в Ростове-на-Дону. Однако, благодаря объявленной ВЦИК к годовщине Октябрьской революции амнистии, он был заменён десятилетним сроком заключения на Соловках. К высшей мере наказания были приговорены священники церкви Александра Невского в Новочеркаске: Евдоким Фирсов и Александр Мануйлов, диакон Виссарион Иванов. В Царицине 9 июня начался судебный процесс, итогом которого стал расстрельный приговор викарию Донской епархии епископу Нижне-Чирскому Николаю (Орлову).
Суды явили собой образец беспощадной, циничной расправы над идеологическим противником в духе "заветов" Ильича из его письма в Политбюро от 19 марта 1922 г.: "Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий". В том же письме Ленин дал установку: "Политбюро дает детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности, также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров"[34]. Таким образом, аресты, суды и расстрельные приговоры в региональных центрах были предрешены как итог кампании по изъятию церковных ценностей.
Специальный циркуляр губернским ревтрибуналам Верховного Трибунала № 66 от 25 апреля 1922 года предписывал подвергать аресту на местах, прежде всего, высшую церковную иерархию и церковное руководство, даже если они и не были активными участниками сопротивления. Их следовало обвинять в попустительстве "антиправительственным" акциям, выставлять "интеллектуальными виновниками эксцессов". Циркуляр предписывал также составить обвинительный материал с инкриминацией идейного руководства беспорядками патриарху Тихону и митрополиту Вениамину.
Суды в Донской области проходили публично в зданиях местных театров или клубов при огромном стечении народа. Так, 27–28 мая, к началу суда над церковным советом Покровской церкви Ростова и её настоятелем священником Александром Гуричем перед театром Карла Маркса собралось множество людей. Охрана получила указание не пропускать в зал никого, кроме рабочих и красноармейцев. Одним из обвинений отца Александра Гурича на суде стало то обстоятельство, что в частной беседе на вопрос "куда пойдут ценности" он ответил: "Бог знает; во всяком случае, не на помощь голодающим"[35]. Особое внимание в прессе было уделено обсуждению частной жизни священника, его нравственного облика. Священника Александра Гурича и диакона Капустянского приговорили к 5 годам исправдома без строгой изоляции.
Номер газеты "Трудовой Дон" от 9 мая с информацией об аресте епископа Арсения можно считать началом публикации в донской прессе материалов о судебных процессах по обвинению духовенства и верующих в сопротивлении изъятию церковных ценностей. Во второй половине мая началась широкомасштабная кампания в прессе, когда материалы о судах стали занимать иногда не одну газетную полосу. Процесс по делу епископа Арсения прошел с 22 по 30 августа. Он подробно освещался в газете "Трудовой Дон" под общим заголовком "Суд над епископом Арсением" и снабжался подробными комментариями, представляющими события в выгодном для власти ракурсе. Делу было посвящено 9 выпусков газеты с 22 августа по 1 сентября. Епископу Арсению припомнили и участие в Юго-Восточном Поместном Соборе в Ставрополе в 1919 году, и в деятельности Временного Высшего Церковного Управления. Он был признан виновным "в сознательном участии в контрреволюционных действиях, недонесении властям о контрреволюционной организации Ухтомского и Назарова, в сопротивлении распоряжениям рабоче-крестьянской власти и распространении воззваний патриарха Тихона о сопротивлении изъятию церковных ценностей"[36]. Говоря о распространении епископом Арсением воззваний Патриарха, обвинение заведомо лгало. Так был интерпретирован факт отправки воззвания митрополиту Митрофану и таганрогскому благочинному. Как указывалось выше, воззванию Патриарха донское духовенство так и не дало хода. Суды, выполняя задачи, поставленные политическим руководством страны, чрезмерно преувеличивали отрицательную настроенность епископа и духовенства, и придавали ей искаженный смысл, обвиняя их в "жадности", "враждебности" по отношению к трудовому народу и нежелании помочь ему в ситуации голода.
Вместе с епископом Арсением по делу проходило 36 человек, из них были осуждены 7 священников и 17 мирян, участвовавших в волнениях 11 марта 1922 г. у Кафедрального собора. Протоиерей Константин Молчанов, священники Николай Феодосьев, Иоанн Цариненко, Николай Успенский, Константин Зданевич, а также иереи Разногорский и Добротворский были признаны виновными в том, что "приняли постановление благочинного собрания о неоказании содействия комиссии по изъятию церковных ценностей, в оказании сопротивления изъятию и возбуждении религиозных предрассудков масс". Они были приговорены к различным срокам: от 3 до 5 лет тюремного заключения со строгой изоляцией. Отцу Николаю Феодосьеву срок был уменьшен до 2 лет, а в связи с преклонным возрастом священников Иоанна Цариненко, Николая Успенского и Константина Зданевича трибунал заменил им наказание двумя годами заключения без строгой изоляции. Учитывая участие иерея Разногорского в последующем изъятии, реальное наказание трибунал заменил условным. Рудакова и Лузаева, по версии обвинения избившие председателя комиссии по изъятию церковных ценностей Александра Муралова, были приговорены к 2 годам тюрьмы со строгой изоляцией, Бабиева – к 1 году, заменённому направлением в "лечебное заведение". Профессор Бунаков и инженер Усов были приговорены к 3 годам тюрьмы условно. 7 человек оправдали.
Заключительная речь представителя общественного обвинения явила собой образец замаскированной пропаганды жестокой и лукаво спланированной партийно-чекистским руководством расправы. Обвинение лицемерно заявляло, что "советская власть провозгласила полную свободу... всех религиозных вероучений". "Мы судим, – вещал общественный обвинитель, – и будем обвинять за ту хитро проведённую работу, в результате которой 11 марта 1922 г. были избиты толпой в Старом соборе члены комиссии по изъятию ценностей. Мы судим за ту работу, в результате которой неистовавшая толпа хулиганов, баб-истеричек, торговок и лавочников и разного мелкобуржуазного сброда бросала камнями в красноармейцев. Мы судим за хитрую работу, в результате которой по всем городам стала распространяться антисемитская зараза "жиды грабят церковь". "Всё контрреволюционное группируется около рясы", – подытожил общественный обвинитель Зорин[37]. В этом утверждении отражена цель заказного процесса – представить духовенство активной контрреволюционной силой, противниками трудового народа, используя ложное обвинение в организации сопротивления изъятию церковного имущества. Ложное, поскольку сопротивление было стихийным, а духовенство не предприняло никакой активной агитации, но, понимая провокационный характер кампании, стремилось предотвратить жертвы среди духовенства и мирян.
Кампания по изъятию церковных ценностей на Дону в целом содействовала расколу среди духовенства[38]. Есть основания полагать, что дела о сопротивлении изъятию церковных ценностей использовались ОГПУ для вербовки, как участников обновленческого раскола, так и собственных агентов и осведомителей. Созданный ОГПУ обновленческий раскол донские власти оценили как способствующий изъятию: "Это обстоятельство... отвлекало самую бешенную, фанатическую часть верующих от вопроса изъятия ценностей"[39].
После массированного натиска большевики смягчили в августе 1922 года пропаганду, и в Донкоме было принято решение: "Воздержаться временно от религиозных диспутов и резких выступлений в печати и на митингах в целях антирелигиозной пропаганды"[40].
Подводя итоги идеологической составляющей кампании, можно отметить, что власти лишь отчасти достигли желаемого результата, а именно подавления религиозности населения и снижения авторитета духовенства. В целом достижения были незначительны и касались в основном лишь тех, кто и без того был не очень близок к Церкви. В 1922 году из различных мест Северного Кавказа приходили сообщения о том, что происходит "небывалое усиление в массах религиозного настроения, церкви переполнены молящимися"[41]. Гонимая Церковь вызывала глубокое сочувствие в народе.
Итак, цели кампании лежали не только в сфере материальных, но в первую очередь политических, и идеологических интересов власти. Это была спланированная антицерковная и антирелигиозная акция. Большевики, конечно, понимали, что власть нужно не только захватить, но и удержать, и после окончания Гражданской войны они приступили к "захвату власти" над умами граждан. Для этого нужно было уничтожить тех, кто пользовался народной поддержкой, в первую очередь, Православную Церковь – несомненного в этом смысле политического конкурента большевиков. Кампания должна была окончательно сломить Церковь, заставить её почувствовать полное бесправие и бессилие в Советском государстве и в конечном счёте скомпрометировать в глазах общества духовенство и лишить его авторитета в народе. В целом кампания 1922 года провоцировала рост напряжённости между властью и верующими.
[1] Подробнее см. об этом: Архивы Кремля: Политбюро и церковь. 1922-1925 гг./ изд. подгот. Н.Н. Покровский, С.Г. Петров. М., Новосибирск, 1997. Кн. 1; Кривова Н.А. Власть и Церковь в 1922-1925 гг. Политбюро и ГПУ в борьбе за церковные ценности и политическое подчинение духовенства. М., 1997; Петров С.Г. Документы делопроизводства Политбюро ЦК РКП(б) как источник по истории Русской Церкви (1921–1925 гг.) / Отв. ред. Н.Н. Покровский. М., 2004; Курляндский. И.А. Сталин, власть, религия (религиозный и церковный факторы во внутренней политике советского государства в 1922-1953 гг.). М., 2011.
[2] Архивы Кремля. Кн. 1. С. 113–114.
[3] Письмо митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина в Петроградский Губисполком // Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917– 1941 гг. Документы и фотоматериалы / Сост. О.Ю. Васильева, отв. ред. Щапов Я.Н. М., 1996. С. 82.
[4] Заявление митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина в Петроградскую Губернскую комиссию помощи голодающим не позднее 25 апреля 1922 г. // Там же. С. 107.
[5] Процесс причта и церковного совета Покровской церкви // Советский Юг. 1922. № 123. 1 июня.
[6] Государственный архив Ростовской области (ГАРО). Ф. Р-798. Оп. 3. Д. 42. Л. 304 об.
[7] [Протокол допроса митрополита Митрофана (Симашкевича) 20 мая 1922 г.] // Архив Управления ФСБ по Ростовской области (Архив УФСБ РО). Д. П-53110. Л. 347 об., 348 об. – 349. Стенографическая запись допроса. Подлинная подпись митрополита.
[8] [Протокол допроса митрополита Митрофана (Симашкевича) 21 мая 1922 г.] // Там же. Л. 351–351 об. Стенографическая запись допроса. Подлинная подпись митрополита.
[10] Изъятие церковных ценностей в Москве в 1922 году. Сборник документов из фонда Реввоенсовета Республики. М., 2006. С. 22, 166.
[11] Протокол объединённого собрания духовенства и мирян городских церквей г. Новочеркасска от 3 августа 1921 г. // Архив УФСБ по РО. Д. П-П-53110. Л. 327 об.
[12] Трефильев А., свящ. Духовенство, православные и помощь голодным // Советский Юг. 1922. № 19. 26 января.
[13] Открытое письмо Трефильеву // Советский Юг. 1922. № 19. 26 января.
[14] ГАРО. Ф. Р-97. Оп. 1. Д. 52. Л. 2 об., 23 об.; Изъятие церковных ценностей // Трудовой Дон. 1922. № 193. 14 марта.
[15] [Описание кампании по изъятию церковных ценностей, направленное Донфинотделом в Особую секцию содействия сельскому хозяйству ВЦИК, не ранее 1924 г.] // ГАРО. Ф. Р-1798. Оп. 3. Д. 42. Л. 303; Изъятие церковных ценностей // Трудовой Дон. 1922. № 193. 14 марта; № 328. 27 марта.
[16] Суд над еп. Арсением // Трудовой Дон. 1922. № 324. 23 августа; № 325. 24 августа; № 327. 26 августа; № 329. 30 августа.
[17] Суд над еп. Арсением // Трудовой Дон. 1922. № 329. 30 августа.
[18] Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. С. 79.
[19] Суд над еп. Арсением // Трудовой Дон. 1922. № 328. 27 августа.
[20] Там же. № 326. 25 августа.
[21] ГАРО. Ф. Р-1798. Оп. 3. Д. 42. Л. 303.
[22] Изъятие церковных ценностей // Трудовой Дон. 1922. № 193. 14 марта.
[23] Архив УФСБ РО. Д. П-53110. Л. 163.
[24] Архивы Кремля. Кн.1. С. 133–136.
[25] ГАРО. Ф. Р-3713. Оп. 1. Д. 269. Л. 5 об.
[26] Советский Юг. 1922. №87. 19 апреля.
[27] Центр документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИРО). Ф. 6. Оп. 1. Д. 23. Л. 29 об.
[28] Там же. Ф. 75. Оп. 1. Д. 29. Л. 16.
[29] ЦДНИРО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 134. Л.79; ГАРО. Ф. Р-1798. Оп. 3. Д. 42. Л. 303 об.; Трудовой Дон. 1922. № 226-228.
[30] ГАРО. Ф. Р-1798. Оп. 3. Д. 42. Л. 306.
[31] ЦДНИРО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 134а. Л. 110.
[32] Телеграмма Сталину об оплате расходов по антитихоновской агитации (24.05.1922) // Русская Православная Церковь в советское время (1917–1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью/ Сост. Г. Штриккер. М., 1995. с. 82.
[33] ГАРО. Ф. Р-3758. Оп. 1. Д. 352. Л. 40, 52 об.
[34] Архивы Кремля. Кн. 1. С. 142-143.
[35] Советский Юг. Экстренный выпуск. 1922. 28 мая.
[36] Суд над еп. Арсением // Трудовой Дон. 1922. № 331. 1 сентября.
[37] Трудовой Дон. 1922. № 329. 30 августа.
[38] ЦДНИРО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 116. Л. 10 об; Д. 134а. Л.79.
[39] ГАРО. Ф. Р-1798. Оп. 3. Д. 42. Л. 304 об.
