Пятидесятый псалом (по еврейскому счету пятьдесят первый) — образец покаянной молитвы. Это самый употребляемый псалом. Он входит в состав утреннего правила и молитв перед чтением канона, является частью чина исповеди. Читается на Великом повечерии, на Полунощнице, на Утрене перед каноном, является одним из трех псалмов Третьего часа. На Литургии пятидесятый псалом читается диаконом тайно во время каждения перед Великим входом, последние стихи псалма (Пс. 50, 20–21) — читаются священником после Великого входа на Литургии.
Особая роль 50-го псалма подчеркнута его местом в Псалтири. Именно с него начинается так называемое Второе собрание псалмов Давида1. Если ранее оно существовало в качестве отдельного корпуса, то вряд ли случайно открывалось 50-м псалмом. Такая композиция — простановка покаянного псалма во главе сборника — должна была подчеркивать роль покаянной молитвы как "предваряющей" все остальные молитвы.
Новую страницу в истории переводов Псалтири с еврейского на русский язык открыли труды Сергея Аверинцева, опубликованные в 1988 году. "Если язык Септуагинты и последующих традиционных переводов — это язык теологической рефлексии, то язык еврейского подлинника, это язык того первоначального религиозного опыта, который предшествует рефлексии", — писал Аверинцев. — Слова всё больше краткие, никакого "плетения словес" <...> ритм свободный, но отчетливый и сжатый — тонический отсчет ударений... Естественный, как дыхание, речитативный распев... Слово <...> выговариваемое, проговариваемое, выкрикиваемое нараспев, выпеваемое — живое, и в записи устное, а не так, чтобы написать, а ученые коллеги после глазами прочитают... Неущербленная, неискривленная простота"i.
О том же ранее говорил философ, публицист, историк культуры, профессор Георгий Федотов: "...Еврейский поэт прежде всего патетичен. Он весь трепещет от бурных, волнующих его чувств. Он не поет, а кричит или рыдает. Его душа обнажена, словно тело, с которого содрана кожа, как на ассирийских рельефах... Греко-славянская поэзия псалмов <...> иного качества, чем в еврейском подлиннике. Острота смягчена, приглушена боль, утишен вопль. Покров благолепия наброшен на мятежную исповедь души. Это не плохо в псалмах хвалительных или победных гимнах. Но это отнимает много силы и искренности в псалмах покаяния"ii.
Действительно, древнееврейский оригинал Псалтири шокирующе "неполиткорректен" по образности, сжат по ритмике, непосредствен и несдержан по эмоции: это мольба переходящая в крик. Псалмы сохраняют ту эмоциональную плотность, которая для религиозной поэзии последующих веков показалась бы просто неприличной. "Его душа обнажена, словно тело, с которого содрана кожа, как на ассирийских рельефах..."
Однако этот крик, не теряя своей силы, оформлен определенными риторическими приемами. Важнейшую роль играет параллелизм соседних строк, которые попарно уподобляются друг другу по ритму, синтаксической структуре и семантике. Этот принцип древнееврейская поэзия унаследовала от еще более древних литературных традиций, но в библейской поэзии он соблюдается менее строго. Отдельные отрывки псалмов ближе к ритмической прозе, чем к поэзии; зачастую цепочка параллельных строк перебивается вставками.
Строгую границу между ритмизованной прозой и поэзией в Библии провести нельзя (особенно хорошо это видно в пророческих книгах). Метр, который учитывал бы число слогов в поэтической строке, в древнееврейской поэзии отсутствует. Его место занимает ритм — счет полноударных слов, но и соблюдение ритма тоже не является для древнееврейской поэзии нерушимым законом. Пожалуй, наше понимание поэзии даже от белого стиха требует большей ритмической упорядоченности, чем та, которую мы зачастую наблюдаем в еврейских псалмах. При переводе я стремился, прежде всего, передать параллелизм соседних строк, стараясь не поддаться искушению приблизить древнееврейский стих к нашему: регулярный метр (тем более рифма) был бы изменой оригиналу. Такой же изменой, думаю, был бы и белый стих, забывающий про семитский параллелизм
Не менее важная проблема для переводчика псалмов — фонетическая сжатость еврейского текста, где средняя длина слова два-три слога. Как можно передать ритмический рисунок оригинала на русском, где слова намного длиннее? А ведь именно эта краткость во многом и способствует эмоциональной экспрессии текста. Увы, далеко не всегда удается сжать русский текст так, как сжат еврейский. Еврейское ударение тяготеет к последнему слогу слова, это я также пытался передать, предпочитая, где можно, мужские окончания не только ради внешнего приближения к ритму оригинала, но и для того, чтобы четче отбивать строки друг от друга.
Отдельная проблема — соотношение еврейской и греческой псалтири. Разница не только в тексте, но и в интонации — место эмоционального восклицания занимает размеренная псалмодия. Думаю, для греческой псалтири нужен свой перевод, отличный от перевода псалмов с еврейского и сделанный по другим законам. Иногда, правда, кажется, что лучше, чем переведена церковнославянская псалтирь, греческую псалтирь все равно не переведешь.
1 "Признания русского переводчика псалмов" в сб. "Избранные псалмы". — СФИ, 2005. "Два слова о том, до чего же трудно переводить библейскую поэзию" // "Новый мир", 1998, № 1.
2 "Путь". 1938. № 57.
