Вопрос о степени влияния папского престола на принятие соборных решений до сих пор является одним из важнейших для истории Церкви. Исторический анализ дает возможность адекватным образом оценить и современные претензии Рима на вселенское первенство. Предлагаемая вниманию наших читателей статья содержит обзор деяний III (Эфесского) и IV (Халкидонского) Вселенских Соборов в контексте «римской» и «константинопольской» концепций собора.
В истории Вселенских Соборов с большей или меньшей отчетливостью прослеживается конфликт двух экклезиологических воззрений: Рима и Константинополя. С одной стороны, Рим в лице Папы стремился ограничить соборную деятельность рамками простого присоединения к своему мнению. Папы не желали пересмотра своих единоличных дособорных решений не только по дисциплинарным, но и по догматическим вопросам. С другой стороны, Константинополь в лице императоров всякий раз пытался восстанавливать утраченное в вероучительных разделениях единство в свободной дискуссии заинтересованных сторон. Императоры стремились оградить работу созываемых ими Соборов от разного рода несвободных решений: как от излишнего диктата епископского большинства по отношению к малочисленным группам «инакомыслящих» участников, так и от диктата авторитетного меньшинства (как правило, в лице римских легатов) по отношению к соборному целому. Римские преюдиции (предварительные решения) отнюдь не повергали соборных епископов в благоговейный трепет, разумеется, при неизменном сохранении самой почтительной (подчас даже сыновней) тональности Соборов в их отношениях с Папами.
Излишне предвзятые мнения спорящих сторон, мешавшие достижению согласия, удавалось успешно нейтрализовывать благодаря тому, что соборный регламент строился по образцу регламента римского (и, соответственно, константинопольского) сената. Как сенаторы имели равные права в подаче голосов, а старейшие среди них выделялись лишь тем, что при опросе сенаторов председательствовавшим магистратом заявляли свое мнение прежде других, так и соборные отцы пользовались равноправием и были свободны делать заявления под организующим руководством императора (или назначавшихся им председателей из числа высших сановников)1. Известное преимущество, по образу сенатских старейшин, получали те епископы, которые подавали свои мнения прежде других, — римские легаты и Предстоятели главных кафедр Востока. Епископы более скромного ранга, как правило, уже не утруждались формулированием особых мнений, а просто присоединялись к мнению первенствующих. Учитывая это обстоятельство, можно предположить, что римские легаты, говорившие первыми, могли в известной степени предопределять соборные постановления. Однако протоколы заседаний (они сохранились от II–VII Вселенских Соборов) дают достаточно сложную картину взаимоотношений сторон. В итоге реализуется не «римская», а «константинопольская» модель: Собор не просто присоединяется к мнению Папы, но вырабатывает решение в процессе сложной и достаточно свободной дискуссии, когда учитываются разные точки зрения. Разумеется, принималась во внимание и позиция Рима. Императоры понимали, что только такой способ принятия соборных постановлений дает надежду на сколь-нибудь прочный внутрицерковный (а значит, и гражданский) мир.
На примере III Вселенского (Эфесского) и IV Вселенского (Халкидонского) Соборов будет рассмотрена проблема папско-римской и императорско-константинопольской концепций Собора. Эти два Собора выбраны по причине их наибольшего, по сравнению с прочими, внешне «проримского» характера: тем бÓльшую убедительность будут иметь выводы о их фактической свободе от безусловного авторитета Апостольского престола2.
Эфесский Собор
Эфесский (Третий Вселенский) Собор 431 года открывает ряд Соборов, которым противодействовали увлеченные идеей примата Папы. Святой Папа Целестин уже успел вынести свое определение по поводу учения Нестория и поэтому не желал Собора, на котором император предполагал вновь рассмотреть этот скандальный вопрос.
Идею первенства Старого Рима торжественно заявил легат Целестина пресвитер Филипп: Петр, князь и глава апостолов, поставлен Господом как основание Кафолической Церкви; он получил от Христа ключи Царства Небесного. Петр живет в его преемниках и вершит через них суд. Легаты присланы в Эфес Папой в качестве представителей святого Петра3. Таким образом, Целестин претендовал на верховную власть во всей Церкви; об этом он сам ясно говорит в своем письме святому Кириллу от 30 августа 430 года.
Целестин уже до Собора отлучил Константинопольского архиепископа, поставив себя, таким образом, выше его, несмотря на явно растущий авторитет Нового Рима. Наделение святого Кирилла Александрийского полномочиями папского представителя на Востоке является явным признаком того, что на Александрийского Папу Целестин также смотрел как на стоящего ниже по правительственной иерархии. Именем и авторитетом Римской кафедры он наделяет святого Кирилла полномочиями привести приговор над Несторием в исполнение, если тот не отречется от своего лжеучения. Если Папа может единолично низложить архиепископа Константинополя, ему принадлежит верховная власть в Церкви. В представлении Целестина так и есть: в одном своем позднем письме он заявляет о «попечении обо всех» («sollicitudo omnium»), поскольку апостол Петр простирал свое попечение на все Церкви4 (у апостола Павла в 2 Кор. 11, 29 проводится тема попечения о всех Церквах, которую берут на вооружение преемники святого Целестина).
Целестин полагает, что определение Римского Собора против Нестория, сделанное под его председательством, есть приговор Самого Иисуса Христа5. Поэтому неудивительно, что Папа и после созыва императором Собора считал свое постановление сохраняющим силу, а инициативу нового Собора — излишней. В инструкции, данной легатам, ясно указывается, что они должны поддерживать авторитет Святого престола и не допускать дискуссии по сделанному в Риме постановлению6. Легат Проект потребовал от отцов, чтобы они приняли определение Папы к исполнению без рассуждений7. Другой легат, пресвитер Филипп, добавил после осуждения Нестория: «Святые члены последовали главе».
Приговор Целестина о Нестории с отлучением от общения выглядит так, как будто епископ Рима является исключительным центром церковного общения. Кому он отказывает в своем общении («communio»), тот сразу становится лишенным общения всей Церкви8. Целестин претендует и на свой безусловный учительный авторитет: предваряющее Собор определение о Нестории есть в известном смысле вероучительное определение.
Однако Целестин не исключает однозначно и соборного принципа. В своем письме Собору он выражает уверенность в том, что отцы присоединятся к его приговору, если тот окажется полезным для Церкви9. Письмо Папы Собору можно назвать гимном коллегиальности: «Собрание епископов удостоверяет присутствие Святого Духа». Целестин уподобляет Собор Эфесский апостольскому Иерусалимскому. Епископов поставил Святой Дух, чтобы управлять Церквами Божиими (Деян. 20, 28). То же самое говорит он и в письме клиру и народу Константинополя. Поэтому неправильно было бы утверждать, что Целестин не придает никакого значения Собору. Соборным определениям против Нестория отдают должное и его легаты. В целом позиция Папы по отношению к Собору выглядит неоднозначной и непоследовательной. С одной стороны, он ждет от Собора простого одобрения своих постановлений, а с другой — признает важность соборного принятия решений.
Как сам Собор смотрел на осуждение Нестория: было ли оно предопределено в Риме или же отцы хотели рассмотреть его дело снова и судили о нем в силу полномочий Собора? Из актов следует, что верно второе. Епископы хотели выслушать Нестория, поэтому его настоятельно, трижды, под угрозой канонических прещений приглашали предстать перед Собором и дать ответ. При этом важнейшими теоретическими критериями были Никейский Символ и второе письмо Кирилла Несторию10, которое можно назвать догматическим центром работы Собора. По прочтении его святой Кирилл предложил всем епископам высказаться о степени его соответствия Никейскому Символу. Вся эта дискуссия развернулась еще до первого упоминания письма Папы. Совершенно очевидно, что Собор хотел разобраться в проблеме самостоятельно, не желая предопределять своих решений мнением Папы.
В конце первого заседания была разработана формула низложения Нестория. Собор исследовал его учение на основе писем, проповедей и высказываний столичного архиепископа. В отлучении упомянуто и письмо Папы, которое для отцов Собора, безусловно, имело важное значение. Возможно, на этот факт можно смотреть как на ограниченное признание отцами римского первенства. Впрочем, из этого признания не следует делать слишком благоприятных для римского папизма выводов. Отцы в письме императору сообщают, что Несторий низложен после исследования его писем и проповедей, как это ранее сделал и Папа Целестин. В своем письме сослужителю Целестину отцы лишь описывают подробно деяния Собора, ни словом не упоминая о предопределяющей роли письма Папы. И далее отцы, прежде всех святой Кирилл, говорили, что Папа присоединился к их приговору. После прочтения послания Целестина Собору отцы воскликнули: «Это суд справедливый! Весь Собор благодарит нового Павла — Целестина, нового Павла — Кирилла, Целестина — стража веры, Целестина, единодушного с Собором!»11 Таким образом, несмотря на то что приговор Римского Собора и Папы появился существенно раньше, для Эфесского Собора дело представлялось так, будто римские отцы с Целестином во главе присоединились к их решению. Из этого следует, что Собор смотрел на легатов как на представителей всего Запада, и в результате их согласия с Собором приговор эфесских отцов стал общеобязательным. Собор на первом заседании характеризуется как «благодатью Божией согласно указу императора собравшийся в Эфесе», но после прибытия легатов указывает уже на собственную «вселенскость». Так, в письме к императору после прибытия легатов отцы говорят о приговоре Собора как о «выборе всей вселенной» (ψῆφος ἁπάσης τῆς οἰκομένης)12. Одобрение легатов стало не ратификацией соборного суждения со стороны высшей инстанции, а знаком присоединения к Собору западного епископата. Примат Рима сам по себе не играл для отцов решающей роли. Участие легатов было гарантией вселенского характера Собора.
Однако в одном отношении примат Рима имел для Собора немалое значение. Отвечая на вопрос, на каком правовом основании Кирилл осуществлял председательство, можно было бы предположить, что его руководство осуществлялось по праву высшего по иерархии епископа восточной части империи. Однако сам святой Кирилл во время соборных дискуссий не ссылается на свое особое место среди восточного епископата; не нужно забывать, что порядок следования кафедр сложился окончательно только к Халкидонскому Собору 451 года. Святой Кирилл, ставивший свою подпись на первом месте, выступал в роли «представителя Целестина, святейшего архиепископа Римской Церкви»13, именно это давало ему исключительное преимущество на Соборе. Этот факт однозначно свидетельствует в пользу мнения, что авторитет Папы в глазах Собора был весьма существенным. Но этот авторитет имел лишь косвенное влияние на ход Собора.
Во всяком случае признание Собором примата не было однозначным. Со всей откровенностью притязания на примат были выражены легатами, но Собор самостоятельно и свободно рассматривал все обстоятельства догматического спора.
Халкидонский Собор
В истории Халкидонского Собора, как и в истории Собора Эфесского, ясно просматривается двойственность концепции примата. Это проявляется уже в период подготовки Собора императором. Он созывает епископов своим указом от 14 мая 451 года. Распоряжение появляется прежде, нежели император получает письмо от Папы святого Льва, в котором римский епископ отговаривал Маркиана от идеи нового Собора в связи с неблагоприятными для реализации этой идеи обстоятельствами.
Сам Собор позже полностью призна`ет право царя на эту инициативу: в надписании соборного письма к Папе значится, что он был устроен «благодатию Божией и повелением императора»14. Лев же со своей стороны не упустил случая отметить, что Собор состоялся с согласия Рима; так, в торжественном послании к отцам Собора Папа пишет, что он состоялся «предписанием христианских Государей и с согласия Апостольского престола»15. Отсюда нетрудно понять, что Рим и Константинополь, Папа и император предполагали для предстоящего мероприятия разные цели.
Напомним, что в предыдущие три года резко обострились старые конфликты главных кафедр. Александрийский архиепископ Диоскор, стремясь обеспечить окончательное доминирование своей кафедры на Востоке, оказал поддержку справедливо осужденному в Константинополе архимандриту Евтиху, первому яркому в своем крайнем фанатизме представителю монофизитской ереси. Папа Лев, напротив, внимательно разобравшись в судебном постановлении и одобрив низложение Евтиха, оказал поддержку Флавиану Константинопольскому в своем знаменитом догматическом письме («Томос к Флавиану»). Диоскор, опираясь на сочувственное к себе отношение со стороны слабохарактерного императора Феодосия II, летом 449 года проводит в Эфесе собор. На соборе, допуская ряд вопиющих нарушений регламента (например, отказавшись прочесть упомянутый «Томос»), при поддержке Ювеналия Иерусалимского и нескольких авторитетных митрополитов он легко добивается низложения своих догматических и церковно-политических соперников (Флавиана и других). Папа Лев, как только получил известия об этом безобразии, осудил сам собор (именно он характеризовал его как разбойничество) и, вероятно, его фактического учредителя.
Вернемся к Халкидонскому Собору, задуманному новым императором, святым Маркианом, как средство достижения прочного внутрицерковного мира. Папа, допуская идею этого Собора, был готов предоставить ему лишь ограниченные права: признать совершенное им осуждение разбойничества и подписать свой «Томос к Флавиану». Он не считал, что Собор должен утвердить его догматическое письмо, чтобы оно было признано действительным. Напротив, император ожидал от Собора наказания всех замешанных в разбойничестве после детального исследования их вины, а также выработки нового ясного вероопределения, куда может быть включен как составная часть и «Томос» Льва.
В начале первого же заседания римские легаты категорически потребовали именем «блаженнейшего и апостольского епископа города Рима, главы всех Церквей», чтобы Диоскор занял место обвиняемого. Позиция римских легатов была понятной: Папа уже осудил Эфесский собор 449 года, и его зачинщик не мог находиться в числе отцов Вселенского Собора. Возглавлявшие Собор императорские чиновники возразили против этого требования, требуя рассмотрения обвинений против Предстоятеля Александрийской Церкви. Дело Диоскора не представлялось им решенным, а судебное рассмотрение — излишним. Легаты повторно указали на инструкцию Папы, которую требовали соблюсти. Они все-таки добились своего: председательствующие сановники повелели Диоскору покинуть свое место и сесть как обвиняемому на середину собрания. Пожалуй, это единственный случай, когда легатам на Соборе удалось добиться своего.
Несмотря на стремление легатов к доминированию, проявленное ими на первом заседании, председателями Собора оставались чиновники, которые умело направляли ход дискуссий. Легатам удалось осуществить управление Собором только на второй сессии, состоявшейся, как кажется, без ведома императора и его полномочных представителей. На этой уникальной сессии, где свершился суд над Диоскором, а его соратники по Разбойничьему собору были искусно выведены из-под обвинения, председательствовал рим-ский легат епископ Пасхазин. Он предпочел следовать той же процедуре, которую установили чиновники с самого начала. Остальными сессиями управляли представители императора, притом намного энергичнее, чем легаты на этой единственной сессии. Так, сановники ставят на первой сессии догматический вопрос о православии веры Флавиана; на четвертой сессии они ведут диалог с монахом Дорофеем, пытавшимся защищать Диоскора; тогда же от лица императора они требуют составить новое вероопределение; на пятой сессии они убеждают Собор принять формулу веры, выработанную специально составленной редакционной комиссией под руководством Константинопольского архиепископа Анатолия; на восьмой сессии они настояли, вопреки бурному протесту соборного большинства, на принятии в общение Феодорита Кирского и т.д. Когда отцы Собора не могли достичь согласия, сановники либо сами принимали решение, либо, приостановив работу Собора, испрашивали указаний у императора. На шестой сессии председательствовал сам император, распорядившийся читать вероопределение, принятое накануне. Итак, председательствовали и определяли общий ход Собора императорские представители или сам император, за исключением второй сессии.
Из формулы отлучения Диоскора, предложенной легатами, может сложиться впечатление, что Собор принимал свои решения как производные от решений римского престола: «Святейший и блаженнейший архиепископ великого и старейшего Рима Лев, через нас и через настоящий святейший Собор, вместе с треблаженнейшим и всехвальным апостолом Петром… лишает его (Диоскора) епископства и отчуждает от всякого священнического сана»16. Однако необходимо принять во внимание весь контекст этого заявления. Легаты просят Собор позволения произнести эту сентенцию. Затем отцы Собора высказываются по порядку, причем некоторые выражают свое одобрение достаточно «широко» (например: «соглашаюсь… с законными и каноническими изречениями апостольского римского престола… и боголюбезнейшего архиепископа Нового Рима Анатолия и всего Святого Собора относительно Диоскора»)17. Конечная редакция отлучительной грамоты, посланной Диоскору, содержит отлучение именно от Собора, без упоминания предваряющего суда в Риме18. Собор и здесь высказывается в силу своего полновластия, несмотря на председательство легатов.
Очевидно, обсуждение дел на Соборе происходило вопреки воле святого Папы Льва, который стремился навязать вопросы, подлежащие рассмотрению. По представлению Рима, догматическую проблему, стоявшую перед восточной частью Кафолической Церкви, можно было бы решить, присоединившись к мнению Папы, который уже высказался на этот счет в своем вероучительном «Томосе». Однако, судя по настойчивым призывам сановников в конце первой сессии и начале четвертой к «точнейшему исследованию веры»19, император не считал достаточными высказывания Папы по этой проблеме. Напротив, император считал, что необходимо сформировать соборное мнение о вере, то есть разработать новую формулу. Самым болезненным для римского примата стал момент, когда в начале четвертой сессии сановники предложили каждому епископу выразить свое мнение о соответствии «Томоса» Льва кафолической вере и одобрить его. Это предложение было сделано вопреки заявлению легатов, что Собору достаточно присоединиться к «Томосу», «а сверх этого ничего не прибавить и не убавить». Епископы послушно следуют не мнению легатов, а призыву императорских чиновников. Если Лев полагал, что его «Томос» обладает авторитетом мнения апостола Петра, отцы Собора не спешили с ним согласиться. Таким образом, Собор на деле поставил себя выше Папы, который хотел через своих легатов вменить Собору в обязанность принять его «Томос». Это послание получает свой общецерковный авторитет только в силу его одобрения Собором.
Папа Лев был первым из римских Предстоятелей, кто стал со всей последовательностью проводить взгляд на зависимость власти прочих Патриархов от кафедры святого Петра, через которого Христос подает полноту благодати всей Церкви. Привилегии кафедр Александрии и Антиохии он признавал в силу их связи с апостолом Петром, что, с другой стороны, подчиняло их Риму. Папа предписывал легатам всеми способами охранять «достоинство нашего лица» и не допускать узаконения первенства Константинополя на Востоке. Халкидонский Собор, очевидно, и здесь выступил против воли Папы, приняв постановление о преимуществах кафедры Нового Рима (кан. 28). Легаты, оспаривая правомочность такого нововведения, назвали Папу Льва «апостольским и первенствующим епископом всей Церкви»20. Протест легатов не был принят во внимание.
Отцам Собора пришлось в письме к Папе изобретать самые высокие эпитеты: «мы, употребляя тебя как началовождя, показали чадам Церкви наследие истины»; «ты, как глава членами… управлял в лице занимавших твое место…»; «тебе предоставлено от Спасителя хранение вертограда»; и в конце о самом главном, о 28 каноне: «…На основании всегдашней твоей благосклонности мы и осмелились утвердить (это), зная, что всякое исправление, производимое детьми, относится к их собственным отцам». Это послание по форме выглядит в самом деле полным признанием примата Папы над Собором; однако с учетом абсолютно самостоятельных действий Собора в отношении привилегий Константинополя оно должно быть оценено как попытка снискать расположение Папы. Согласие Папы со всеми решениями Собора было необходимым свидетельством «вселенскости» Собора. В Эфесе этой гарантией удалось заручиться вполне. В данном случае Папу Льва уговаривали одобрить соборные решения не только Собор, но и лично архиепископ Анатолий, а также император Маркиан. Поначалу пререкаемый канон не включали даже в греческие канонические сборники, и это свидетельствует о высоком авторитете Папы Льва на Востоке. Однако со временем о протестах Папы на Востоке забыли и 28-й канон был признан имеющим общеобязательную юридическую силу (ср.: Трулл. 36).
Таким образом, римский примат в Халкидоне признавался с большей очевидностью, чем на Соборе в Эфесе в 431 году, однако Рим и здесь не добился осуществления абсолютного доминирования в Церкви, так как на Востоке коллегиальный авторитет епископата, при организующей роли императора, всегда был неизмеримо сильнее.
В качестве иллюстраций использованы фрагменты росписей собора Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 Gelzer H. Die Konzilien als Reichsparlamente // Ausgewählte kleine Schriften. Leipzig, 1907. S. 142–155; Batiffol P. Le règlement des premiers conciles africains et le règlement du Sénat romain // Bulletin d’ancienne littérature et d’archéologie chrétiennes. Vol. 3 (1913). P. 3–19; Пашков Д., свящ. Сенат и Синод в позднеримской империи // Богословские труды. М., 2012. № 43–44. С. 471–481. Регламент сенатской сессии см.: Mommsen T. Abriss des römischen Staatrechts. Darmstadt, 1974. S. 247–250.
2 В предлагаемом обзоре мы опираемся на выводы, сделанные W. DeVries’ом в следующих его работах: Die Struktur der Kirche gemäss dem Konzil von Ephesos // Annuarium historiae conciliorum. Padeborn, 1971; Die Struktur der Kirche gemäss dem Konzil von Chalkedon // Orientalia christiana periodica. 35 (1969). P. 63–122.
3 АСО. 1. 1. 3. Р. 60.
4 АСО. 1. 2. Р. 10014–15. Cр.: АСО. 1. 2. Р. 1511: «sollicitudo omnium ecclesiarum».
5 Так в его письме Иоанну Антиохийскому, Ювеналию Иерусалимскому и другим от 10 августа 430 г.: «hanc de eodem Nestorio sciat sanctitas tua a nobis, immo a Christo Deo latam esse sententiam» (ACO. 1. 2. P. 2212–13).
6 АСО. 1. 2. Р. 256–9.
7 АСО. 1. 1. 3. Р. 5729–34.
8 Письмо от 10.08.430: АСО. 1. 2. 1211–12.
9 АСО. 1. 2. Р. 2429–30. О принципе коллегиальности у Целестина см.: Lecuyer J.
Le Collège des évêques selon le Pape Célestin I (422–432) // Nouvelle Revue Théologique. 86. 1964. P. 250–259.
10 АСО. 1. 1. 2. Р. 12–13.
11 АСО. 1. 1. 3. Р. 5724–25.
12 АСО. 1. 1. 3. Р. 6415.
13 АСО. 1. 1. 2. Р. 38–9.
14 АСО. 2. 1. 3. Р. 116.
15 «…generale concilium, et ex praecepto Christianorum principum, et ex consensu apostolicae sedis placuit congregari…» Epist. 114 // PL. Vol. 54. Col. 1029; ACO. 2. 4. P. 71.
16 «ìὁ ἁγιώτατος καὶ μακαριώτατος ἀρχιεπίσκοπος τῆς μεγάλης καὶ πρεσβυτέρας Ῥώμης Λέων δι’ἡμῶν καὶ τῆς παρούσης ἁγιωτάτης συνόδου μετὰ τοῦ τρισμακαριωτάτου καὶ πανευφήμου Πέτρου τοῦ ἀποστόλουì, ἐγύμνωσεν αὐτὸν τῆς τοῦ ἐπισκόπου καὶ πάσης ἱερατικῆς ἠλλοτρίωσεν ἀξίας» (АСО. 2. 1. 2. Р. 29). Русский перевод этого и последующих фрагментов приводится по изданию: Деяния вселенских соборов, изданные в русском переводе при Казанской духовной академии. Казань, 1908. Т. 3. С. 251.
17 АСО. 2. 1. 2. Р. 31.
18 АСО. 2. 1. 2. Р. 41–42.
19 АСО. 2. 1. 2. Р. 92.
20 АСО. 2. 1. 3. Р. 99.
