Первые годы Трехсвятительского подворья в Париже

МИТРОПОЛИТ СУРЖСКИЙ АНТОНИЙ (БЛУМ): "МЫ ХОТЕЛИ ОСТАТЬЯ ВЕРНЫМИ РОДИНЕ В САМЫЕ ТРАГИЧЕСКИЕ ЕЕ ГОДЫ"

Научная серия Дома русского зарубежья (ДРЗ) пополнилась новым важным трудом — сборником «Русское зарубежье: музыка и Православие»¹. ­Вдохновителем, главным организатором и составителем проекта стала кандидат искусствоведения, старший научный сотрудник Государственного института искусствознания (ГИИ) Светлана Зверева. На подробное изучение духовного музыкального наследия русского зарубежья исследователя благословил митрополит Антоний (Блум), глава Сурожской епархии ­Московского Патриархата (1914–2003). Отрывки из обширного интервью, взятого в 2002 году Светланой Зверевой у митрополита Антония и полностью вошедшего в упомянутый сборник, мы с любезного разрешения автора предлагаем вниманию читателей. В них архипастырь вспоминает о первых годах парижского Трехсвятительского подворья Русской Православной ­Церкви — о тяжелой эпохе изгнания и невзгод, наполненной вместе с тем горячей верой, молитвой и светлым упованием на будущее оказавшихся в рассеянии соотечествен­ников.

В апреле 2002 года произошла моя первая и единственная встреча с возглавлявшим Сурожскую епархию митрополитом Антонием. В то время я была прихожанкой Свято-Николаевского храма в шотландском городе Данблейне и, набравшись смелости, рискнула оторвать митрополита от его многочисленных забот. Мне хотелось получить от него благословение на занятие новой для меня научной областью — русской церковной музыкальной эмиграцией. Необходимо было записывать рассказы пожилых людей, которые помнят церковно-музыкальную жизнь в русских диаспорах: их с каждым днем становилось всё меньше.

К митрополиту Антонию меня привел ключарь собора Успения Божией Матери и Всех святых в Лондоне протоиерей Михаил Фортунато, с которым я была знакома многие годы. Он предупредил, что музыка — далеко не конек владыки и что нужно найти тему, которая была бы ему интересна. Мы достали диктофоны: я — допотопный, собеседник — новенький и очень «продвинутый», пояснив, что хочет потом послушать, какой получилась беседа.

Первый вопрос «Что вы можете рассказать о своем дяде композиторе Скрябине?» оказался явно мимо цели. Своего дядю владыка Антоний не застал, почти ничего о нем не знал и только слышал от матери, что тот любил наигрывать на плече своей сестры во время прогулок, как на фортепиано. Однако искать тему долго не пришлось: в центре беседы оказалось Трехсвятительское подворье в Париже, где прошли молодые годы собеседника.

«Русская Церковь — мученица»

— Трехсвятительскому подворью в Париже исполнилось 70 лет. Не могли бы вы рассказать о первых годах самого подворья, о связанных с ним людях, к примеру о митрополите Вениамине (Федченкове)?

— Высокопреосвященнейший Вениамин — один из ранних основателей Трехсвятительского подворья². Во время богослужения он стоял перед иконостасом, и было такое чувство, что он уносит всю нашу молитву к небу. То же самое чувство было в свое время с митрополитом Владимиром (Тихоницким)³. Совершенно разные люди они были, но когда становились на молитву, ничего не оставалось, кроме молитвы.

Как личность митрополит Вениамин был смесью литургического величия и изумительной человеческой простоты. Я его тогда мало знал, потому что был юношей и в такие высокие круги не входил. Но помню, что как-то я пришел на Трехсвятительское подворье поздно вечером и вижу: он лежит на каменном полу, укутавшись черной монашеской рясой. «Владыка, что вы здесь делаете?» «Да, знаешь, у меня в комнате места не хватает». «То есть как?» «Один нищий на кровати, другой на матрасе, третий закутался в моих одеялах, а четвертый уже без одеяла, но на подушках, а мне там места уж не хватило, и я решил здесь поспать спокойно».

Тогда на Трехсвятительском подворье был почти что голод. Патриаршей Церкви остались верными человек 40–50 в Париже и человек 10–15 в Ницце, да еще маленькие приходы в Берлине и в Бельгии — вот и всё. Митрополит Вениамин, в свое время служивший старшим духовником врангелевской армии, ушел в Пат­риаршую Церковь, которую тогда упрекали в сотрудничестве с большевизмом, в предательстве⁴, и это был героический поступок.

Когда его из Парижа перевели в Америку⁵, его встретили там как старшего священника врангелевской армии. В какой-то момент на торжественном обеде у бывших белых офицеров, которые тогда в Америке еще существовали, митрополит посмотрел на часы и сказал: «Простите, мне пора: назначено свидание в советском посольстве». Все окаменели! А затем, когда он вернулся в Россию, его назначили, по-моему, в Саратов. Он приехал туда со своей цельностью и наивностью. К нему пришел уполномоченный по делам религий, и он с ним немножко поговорил и произнес: «Как замечательно, что вы, молодой человек, принадлежите Церкви!» Уполномоченный в ответ: «Церкви не принадлежу, я безбожник, я назначен правительством заниматься церковными делами». Владыка Вениамин посмотрел на него: «Что? Безбожник? И вы смеете ко мне прийти? Вон!» В результате его через самое короткое время убрали из Саратова, и он оказался в монастыре.

— Почему вы сами решили остаться в юрисдикции Московского Патриархата?

— На свет я появился еще до Первой мировой войны. Родителей моих в политическом смысле нельзя было назвать ярыми монархистами, но они хранили верность старой России. Мой отец служил консулом в Персии. До этого он был переводчиком моего деда, который был консулом в тогдашней Турции. Но раннее детство я провел в России и, хотя не помню этого, дышал русским воздухом.

Помню, как владыку Вениамина, который выражался не всегда элегантно, но зато очень метко, спросили: как он мог остаться при «изменившей призванию» Русской Церкви, он ответил: «Если бы моя мать стала проституткой, я от нее бы не отказался, а Русская Церковь — мученица».

И вот так мы воспринимали Русскую Церковь в ее тогдашнем состоянии и положении. Зависеть от того, что происходило в России, мы не хотели. То есть мы не подчинялись никаким диктатам советской власти, оставаясь убежденными эмигрантами. Сталинским декретом мы были лишены даже права называться русскими. И мы тогда почувствовали, что принадлежим Родине, которая вошла в самое трагическое время своего существования, и что мы останемся ей верными.

— Как вы оказались на подворье?

— Я прочел в газете статью митрополита Елевферия Литовского и Виленского⁶ о новом расколе, о том, что большинство эмиграции ушло от Мос­ковской Патриархии, и он призывает всех, кто верит в Русскую Церковь, в ней остаться и создать свой приход. Тогда-то Трехсвятительское подворье и было задумано и начато. Когда я узнал о его существовании, решил пойти на всенощную. Из-за работы я опоздал и пришел, когда служба отошла. Церковь была в подвальном помещении, из нее наверх вела деревянная лестница. Я увидел, как по ней поднимается плотно сложенный монах с сосредоточенным выражением лица. Никогда в жизни до этого и даже, может быть, после я не видал такой абсолютной собранности духа: монах был весь внутри себя, а в глубине был Бог. Я подошел к нему: «Не знаю, кто вы, но прошу стать моим духовным отцом». Это была моя первая встреча с отцом Афанасием (Нечаевым)⁷.

Он был человеком цельным и бескомпромиссным. Как-то привел в одну семью нищего и говорит: «Вот нищий! Поделитесь тем, что у вас есть». «Да у нас всего-то один кусок хлеба». «Тогда разделите его пополам».

Отец Афанасий был моим духовником до конца своих дней. Он никогда не наставлял и ничего особенно не требовал, но слушал и ставил тебя перед твоей совестью: «Вот ты исповедался, теперь поставь перед собой вопрос: если ты в чем каешься, решись этого больше не делать и скажи мне что. Остальное оставь на другой раз». А перед смертью он заболел (у него с сердцем были нелады) и пошел к доктору. Тот ему сказал, что надо упражняться, потому что священническая жизнь физически спокойная. Отец Афанасий мне говорит: «Как это хорошо! Доктор мне сказал упражняться: раньше я пятьдесят поклонов клал, а теперь сто поклонов кладу». Этим он лечил свое сердце. Он заболел вне Парижа и написал мне записку: «Я познал, что такое таинство созерцательного безмолвия, я теперь могу умереть». И через три дня он умер. Это был 1943-й год.

«У нас был замечательный регент»

— Службы шли каждый день?

— Да, утром и вечером, и очень полные. У нас был замечательный регент Серафим Родионов. Когда я впервые попал на службу на подворье (был Великий пост), хор вначале пел, как умел. Потом вижу, по лестнице спускается Серафим: в красной открытой рубахе, куртке и в брюках, которые были слишком длинными и покрывали его башмаки. Он так, покачиваясь, прошел через церковь, стал перед хором, посмотрел и сказал: «Ну!..» И хор запел! Этого я никак не могу забыть, это мгновенно было. И он, конечно, дал тон, замахал руками, но это «ну» стало для хора решительным моментом.

— Откуда он приехал? Как попал в эмиграцию?

— Я думаю, из казаков, но из простых, не из офицерства. Он всегда любил петь, был верующим, пел в церкви, где бы ни был. Когда ему предложили: «Нельзя ли ваш хор превратить в какой-то заработок, потому что нам жить не на что?», он ответил: «Я ни за что тона не дам хору иначе как в церкви». Он был регентом (на подворье. — Прим. авт.) постоянно, потом с семьей уехал в Швейцарию, регентовал на нашем женевском приходе, а потом от болезни и от лет скон­чался⁸.

Это были 1930-е годы, и он был там до войны. Во время войны я был на фронте, и контакт с ним прервался. А до этого еще меня направили против моего желания организовывать миссионерский приход около Сорбонны в Париже (приход в честь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость». — Прим. ред.). Там хором управлял Евграф Ковалевский и после него Максим Ковалевский (оба потом организовали «Французскую православную церковь»). Настоятелем на этом приходе был отец Михаил Бельский, который был тоже на Трехсвятительском подворье с самого начала. Он был такой незаметный, невзрачный, простой русский священник, а вместе с этим, когда о нем вспоминаешь теперь после многих лет, думаешь: этот человек жил молитвой. Напоказ там ничего не происходило, он умел служить, у него был голос, слух, было знание богослужения, но никакой заносчивости. И он меня убедил священником стать. Причем не только меня убедил, но и нашего епископа Серафима⁹!

Помню, я был тогда доктором нашего Преосвященного, и он мне как-то говорит: «А знаешь что, я из тебя священника сделаю». «Владыка, зачем? Я ничего не знаю, богословию не учился. Я даже службы не знаю, потому что в церкви стою с закрытыми глазами и молюсь, и никогда не видел службы». «Это ничего, ты человек образованный, научишься». «Скажите, а почему меня, а не кого-нибудь другого?» «Очень просто. Ты — доктор, у тебя хороший заработок, я тебе ничего платить не буду и буду посылать на дальние приходы, ты будешь оплачивать все свои проезды». Потом он меня спросил через некоторое время: «А как твоя мать к этому относится?» Я говорю: «Она абсолютно против». «В таком случае я тебя рукополагать не стану, пока она не переменит своего мнения». И он в течение года с ней общался письменно и очно, пока она не приняла его желание, что было очень трогательно. А когда меня рукополагали диаконом, я помню такой разговор между владыкой Серафимом и нашим священником Михаилом Бельским: «Сколько времени вы хотите, чтобы он у вас служил диаконом?» «Как можно меньше. У него ни голоса, ни слуха — все службы нам испортит». «В таком случае я через две недели его священником поставлю».

Так я стал (в 1948 г. — Прим. ред.) священником в Париже, служил относительно недолго в церкви иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» и одновременно работал врачом. А потом меня пригласили священником православно-англиканского содружества. Я бросил медицину, приехал сюда (в Великобританию. — Прим. ред.), и примерно через год внезапно умер священник Владимир Феокритов. Он был замечательным явлением — как хрустальная гора, совершенно прозрачный человек. Некого было назначать, назначили меня, и вот я 53 года на этом приходе.

— Что у вас был за хор в Париже, с какими голосами, с каким количественным составом?

— Певчих было около десятка. Вначале было два хора — правый и левый. На правом клиросе правил Евграф Ковалевский, а пели Максим Ковалевский с женой, Ирина Кедрова, Магдалина Лосская¹⁰.

«Меня привлекала строгость богослужения»

— Доводилось ли вам слышать хор под управлением Николая Афонского¹¹?

— Я только раз-другой видел, как он правит хором. Это было еще до Трехсвятительского подворья, мне было лет 15–16. В соборе Александра Невского я почти не бывал. Только один раз послушал Афонского и ушел, потому что это был концерт. Было пышно, прекрасно и... бессмысленно.

— Что же в таком случае привлекало вас на Трехсвятительском подворье?

— Строгость службы и в каком-то смысле трагичность жития. Привлекали люди, которые настолько верили в то, что они делают, что были готовы голодать, холодать, быть отверженными со всех сторон, считаться изменниками России. Это меня поражало. И, конечно, качество богослужения — строгость, тишина. Нас было тогда мало, поэтому никакого беспорядка не было, люди становились на свое место и молились. Однажды со мной чуть не случилась драма или трагикомедия. Я как-то пришел в церковь. Вижу, что священник вышел и один из прихожан высунул язык. Я на него посмотрел внимательнее — второй раз повторилось. Говорю одному из прихожан: давай выставим его вон. Оказалось, это Бердяев, у которого был тик, и он иногда так непроизвольно делал.

— Где находилось подворье?

— В жилом доме — том же самом, где теперь церковь, только под землей. Теперь дом перестроен, и от подворья ничего не осталось, только несколько икон. Сейчас в Англии есть часть первозданного нашего иконостаса, которую владыка Николай (Еремин)¹² подарил в Уэльс... Теперь я хочу вспоминать только то подворье, где во мне родились вера и церковность.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Русское зарубежье: музыка и Православие / Сост. С.Г. Зверева; науч. ред. С.Г. Зверева, М.А. Васильева. Дом русского зарубежья им. А.Солженицына;
ВИКМО-М. М., 2013.

² Митрополит Вениамин (Иван Афанасьевич Федченков; 1880–1961) в 1931 г. стал одним из основателей в Париже подворья Московской Патриархии и храма в честь Трех Вселенских учителей и святителей — Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого, а также Тихона Задонского. «Церковь... имела двойное посвящение — она была посвящена трем святым иерархам, в знак верности вселенскому Православию, и одновременно — святому Тихону Задонскому, чтобы подчеркнуть, что эта верность проявляется в лоне Русской Церкви. В ней было два алтаря, соответственно двум посвящениям, но также и для того, чтобы можно было служить по двум обрядам — западному и восточному» (Создание прихода Трех святителей Корсунской епархии, см.: URL: http://e.korsoun.free.fr / ru / teksty / sozdan_tsv_06.htm). На Пасху того же года храм, располагавшийся на улице Петель (rue Petel), был освящен. В 1930 г. он был одной из немногих церквей русского зарубежья, сохранявших верность Русской Православной Церкви.

³ Митрополит Владимир (Вячеслав Михайлович Тихоницкий; 1873–1959) приехал во Францию в 1924 г., в сане архиепископа служил в Ницце, управлял викариатством Южной Франции. После смерти митрополита Евлогия (Георгиевского) в 1946 г. был утвержден Экзархом Западно-Европейских русских приходов Константинопольского Патриархата. В 1947 г. возведен в сан митрополита.

⁴ В 1931 г. большая часть русского духовенства во главе с митрополитом Евлогием, отстраненным от должности управляющего русскими православными приходами Московской Патриархии в Западной Европе, перешла в юрисдикцию Константинопольского Патриархата. Возник русский православный Экзархат Константинопольского Патриархата, во главе которого встал получивший титул экзарха митрополит Евлогий. В числе духовенства, не последовавшего за своим архипастырем, оказался епископ Вениамин (Федченков). Поступок бывшего епископа армии и флота Вооруженных сил Юга России (ими командовал генерал П.Н. Врангель) шокировал эмигрантское общество.

⁵ 22 ноября 1933 г. митрополит Вениамин был назначен временным Экзархом Московского Патриархата с титулом архиепископа Алеутского и Северо-Американского.

⁶ Митрополит Елевферий (Дмитрий Яковлевич Богоявленский; 1870–1940) в 1930 г. после отстранения митрополита Евлогия от управления Западно-Европейскими приходами Московского Патриархата был назначен на его место.

⁷ Архимандрит Афанасий (Анатолий Иванович Нечаев; 1886–1943) не последовал за митрополитом Евлогием и остался в юрисдикции Московского Патриархата. С 1933 по 1943 г. он возглавлял Трехсвятительское подворье. В 1943 г. во время оккупации Парижа помогал преследуемым евреям, был арестован гестапо.

⁸ Родионов Серафим Александрович (ок. 1903–1963) родился в области Войска Донского в семье священника. Оказавшись с начала 1920-х гг. в эмиграции, служил в церкви певцом, чтецом, а затем регентом. Поступив в 1926 г. в Свято-Сергиевский православный богословский институт в Париже, руководил студенческим хором института, а также смешанным хором Свято-Сергиевского подворья. Регентовал на Трехсвятительском подворье в Париже до 1948 г., затем переехал в Женеву, где управлял хором в храме Рождества Пресвятой Богородицы Московского Патриархата (см.: Туринцев Александр, прот. С.А. Родионов (Некролог) // ЖМП. 1963. № 11. С. 24).

⁹ Митрополит Серафим (Александр Иванович Лукьянов; 1879–1959) в эмиграции до 1945 г. состоял в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей, затем принес покаяние митрополиту Крутицкому и Коломенскому Николаю (Ярушевичу) в Париже и был назначен Экзархом Московского Патриархата в Западной Европе. В 1954 г. вернулся в СССР, окончил свои дни в Гербовецком монастыре.

¹⁰ В числе прихожан храма Трехсвятительского подворья были такие заметные фигуры, как философы и писатели Николай Бердяев, Владимир Ильин, Петр Иванов, Владимир Лосский, иконописцы Григорий Круг, Леонид Успенский, религиозные деятели братья Петр, Евграф и Максим Ковалевские и др.

¹¹ Николай Афонский (1893 г., г. Богуслав Каневского уезда Киевской губ. — 1971, Нью-Йорк). В 1914 г. окончил Киевскую духовную семинарию. В том же году поступил в Киевскую духовную академию, но из-за начавшейся войны ее оставил. В 1916 г., после ускоренной подготовки в Киевском военном училище, в чине прапорщика находился в действующей армии. В годы Гражданской войны примкнул к Белому движению. В 1920 г. был интернирован в Германию. С 1925 по 1947 г. управлял митрополичьим хором Александро-Невского собора в Париже, с которым давал концерты во многих странах мира, записывал пластинки, в том числе с Ф.И. Шаляпиным. После войны перебрался в Нью-Йорк, где управлял хором Покровской церкви.

¹² Митрополит Николай (Степан Павлович Еремин; 1892–1985) в 1954 г. в сане архиепископа был назначен на должность Экзарха Московского Патриархата в Западной Европе. В 1960 г. возведен в сан митрополита Корсунского, в 1963 г. уволен на покой. При нем в 1958 г. старое здание на улице Петель, где находилась церковь Трехсвятительского подворья, было снесено и выстроено новое, переданное приходу в собственность.