Судьба советских военнопленных в годы Второй мировой войны составляет одну из самых трагичных страниц нашего прошлого. Многие десятилетия этот вопрос обходился молчанием или рассматривался с тенденциозных позиций, подчиненных требованиям коммунистической пропаганды. Лишь в последние двадцать лет этот вопрос стал, наконец, предметом объективного и нравственно взвешенного исследования. Одним из «белых пятен» в военной и исторической литературе остается участие Русской Православной Церкви в судьбе военнопленных. В отечественной церковно-исторической литературе эта тема не находила до последнего времени сколько-нибудь заметного отражения в связи с тем, что наибольшую помощь советским военнопленным оказывали представители Русской Православной Церкви Заграницей.
Стремительное наступление германских вооруженных сил привело уже в конце 1941 года к ситуации, когда в тылу немецко-фашистских войск оказалось около 3,5 миллионов советских военнопленных, к которым в 1942 году прибавилось еще более миллиона. Всего же за весь период войны количество советских военнопленных составило более 5 млн. 734 тыс. человек. При этом и Советский Союз, и фашистская Германия с самого начала войны фактически отказались от исполнения требований всех международных конвенций о военнопленных.
Уже 16 июня 1941 года генерал Г.Рейнеке, начальник Службы общего управления армии при Верховном командовании вооруженными силами Германии, издал директиву об обращении с попавшими в плен советскими военнослужащими. Эта директива не только подтверждала уже действовавший приказ о немедленном расстреле попадавших в плен политработников, сотрудников НКВД и военнослужащих еврейской национальности, но и подчеркивала, что «в отношении военнопленных Красной армии следует соблюдать исключительную осторожность и настороженность. Следует считаться со злонамеренным поведением особенно военнопленных азиатского происхождения. Поэтому необходимо решительное и энергичное пресечение даже малейших признаков неповиновения». Основные принципы этой политики, основывавшейся на нацистской идеологии, проводились в жизнь на протяжении всего периода войны.
Но не менее жестокой по отношению к советским военнопленным была политика советского руководства. Отказываясь от любых переговоров об оказании помощи советским военнопленным при посредничестве Международного Красного Креста, сталинский режим уже в первые месяцы войны объявил их изменниками Родины. В приказе народного комиссара обороны СССР № 270 от 16 августа 1941 года подчеркивалось: «Командиров и политработников, во время боя срывающих знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как родственники нарушивших присягу и предавших свою родину дезертиров... Обязать каждого военнослужащего независимо от его служебного положения потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи». На протяжении всей войны коммунистическое руководство не предпринимало никаких попыток облегчить отчаянное положение советских военнопленных и всячески насаждало пропагандистское представление о них как о государственных преступниках.
В результате погибли более 3,5 миллионов советских военнопленных, смертность которых составляла в среднем 57%. Для сравнения следует указать, что смертность американских и английских военнопленных в немецких лагерях составляла 3,5%, и даже смертность американских военнопленных в считавшихся весьма жестокими японских лагерях не превышала 27%. Отметим также, что в годы Первой мировой войны, когда правительства России и Германии старались придерживаться принципов международного права, смертность среди русских военнопленных составляла в среднем 5,4%.
В этих трагических условиях единственным общественным институтом, способным отозваться на нужды советских военнопленных, оставалась Русская Православная Церковь, которая имела многовековой опыт оказания как духовной, так и материальной помощи всем пребывающим в узах.
Вместе с тем, возрождение церковной жизни на оккупированных территориях ставило перед духовенством задачи первостепенного пастырского окормления гражданского населения. Тем не менее, уже в ноябре 1941 года Псковская духовная миссия призывала свою паству оказывать материальную помощь советским военнопленным.
Представители Русской Православной Церкви Заграницей уже в первые месяцы войны откликнулись на духовные и материальные нужды советских военнопленных, прибывавших в Германию и в оккупированные страны Европы. Уже 21 июля 1941 года возглавлявший Германскую епархию РПЦЗ архиепископ Серафим (Ляде) обратился к германскому командованию с письмом, в котором просил предоставить русскому духовенству возможность «организовать православное душепопечение пленных красноармейцев» и «посылать священников с целью совершения богослужений в лагерях военнопленных». Однако это предложение не получило поддержки, поскольку существовал соответствующий приказ начальника Имперской службы безопасности Гейдриха. В этом приказе подчеркивалось, что «религиозную опеку военнопленных не следует особо стимулировать и поддерживать. Там, где среди военнопленных имеются священнослужители, последние могут... осуществлять религиозную деятельность. Привлечение священников из Генерал-губернаторства или с территории Рейха для религиозной опеки советско-русских военнопленных исключается». По замечанию М.В. Шкаровского, «фактически этот приказ был близок к полному запрету, так как священники среди военнопленных, естественно, являлись редчайшим исключением».
Однако исполнение приказа далеко не всегда было безусловным, и некоторые коменданты лагерей разрешали духовенству вести пастырскую деятельность. Например, уже в сентябре-октябре 1941 года в лагере города Судауена в Восточной Пруссии священник Владимир Жеромский провел несколько богослужений, на которых присутствовало до полутора тысяч военнопленных. Священнику даже удалось составить хор в 50 человек, сумевших по памяти пропеть необходимые церковные песнопения. Подобные случаи известны не только в лагерях в Германии, но и на всей оккупированной территории.
В связи с этим в январе 1942 года собрание духовенства Германской епархии уполномочило архиепископа Серафима вновь обратиться к германскому военному руководству с просьбой о разрешении осуществлять систематическую пастырскую деятельность по отношению к советским военнопленным. Однако весной 1942 года последовал очередной отрицательный ответ. Такая же реакция была и по отношению к инициативам представителей Московской Патриархии, действовавших на оккупированной территории.
Пастырскую деятельность среди военнопленных вели и священнослужители Западно-Европейского Экзархата Вселенской Патриархии. Архимандрит Иоанн (Шаховской) позднее так описывал свое посещение в 1942 году лагеря в окрестностях Бад-Киссингена. «В нем содержалось около трех тысяч советских командиров, главным образом, молодых лейтенантов; но были и штаб-офицеры — в особом здании... Можно представить мое удивление, когда среди этих советских офицеров, родившихся после Октября, сразу же организовался церковный хор, спевший без нот всю литургию. Приблизительно половина пленных захотели принять участие в церковной службе и общей исповеди и причастились Святых Тайн. В этой поездке меня сопровождал о. Александр Киселев... Мы остались под огромным впечатлением от этой встречи с несчастными, раздавленными и войной, и лишениями, и унижениями русскими людьми».
Регулярные попытки православного духовенства осуществлять церковную деятельность среди военнопленных на основе частных договоренностей с отдельными представителями лагерной администрации подчас приводили к весьма значительным результатам. Так 2 августа 1943 года в лагере для военнопленных в Луккенвальде епископ Потсдамский Филипп совершил освящение храма во имя св. равноапостольного князя Владимира, устроенного в специально отведенном для этого бараке. Еженедельные воскресные богослужения в этом храме стали совершаться одним из узников, священником Михаилом Поповым.
Необходимо подчеркнуть, что богослужения в лагерях для военнопленных часто сопровождались оказанием узникам и материальной помощи в виде передачи продовольствия и одежды, которые собирались среди прихожан православных храмов.
* * *
Намеченная тема нуждается в глубоком и всестороннем изучении, однако некоторые предварительные выводы можно сформулировать уже сейчас.
Во-первых, на протяжении всей Второй мировой войны Православная Церковь являлась единственным общественным институтом, пытавшимся последовательно и бескорыстно оказывать моральную и материальную помощь советским военнопленным, действуя в условиях господства фашистского и коммунистического режимов.
Во-вторых, несмотря на все попытки придать этой помощи организованный характер, русское духовенство было обречено ограничивать эту помощь лишь отдельными мероприятиями, масштаб и продолжительность которых зависели от расположения представителей немецкой лагерной администрации.
В-третьих, в оказании помощи советским военнопленным стремились принять участие представители духовенства всех основных юрисдикций Русской Православной Церкви. Но в силу пребывания большинства советских военнопленных на территории, где осуществляли свою деятельность приходы Русской Православной Церкви Заграницей, и в силу наибольшего доверия немецких властей к этой юрисдикции Русской Православной Церкви, именно «карловацкому» духовенству суждено было сыграть наиболее заметную роль в пастырском окормлении и гуманитарной помощи советским военнопленным.
В-четвертых, в этой беспрецедентной для русской истории ситуации представители Русской Православной Церкви обрели уникальный опыт преодоления юрисдикционно-политических разделений в совместном служении сострадания и любви по отношении к пребывавшим в узах русским воинам.
протоиерей Георгий Митрофанов
