ЖМП № 6 июнь 2015 /  27 августа 2015 г. 15:50

Значение образа святого князя Владимира для русской культуры трудно переоценить: он связан с начальным периодом русской христианской истории и играет в ней апостольскую роль, основывая и укрепляя своим подвигом Русскую Церковь. Владимир вместе со своими сыновьями Борисом и Глебом представляет собой начало христианской династии русских князей, «святой корень», от которого произросло родословное древо киевских, владимирских, а затем и московских государей. К князю Владимиру возводили свою родословную не только Рюриковичи, но и сменившие их на престоле Романовы. Эти особенности культа Владимира во многом предопределили своеобразие его иконографии и неизменный интерес к ней древнерусских художников.

В отличие от иконографии святых братьев Бориса и Глеба, которая активно развивается уже в домонгольский период, история раннего почитания и изображения Владимира до сих пор остается неясной. Ученые до сих пор не могут точно ответить на вопрос, был ли он официально признан святым в домонгольском Киеве. Существует версия о возможном изображении Владимира и княгини Ольги по сторонам от Христа в составе ктиторской композиции в западной части киевского Софийского собора, перед фигурами Ярослава и Ирины с детьми1. Сохранность фрески не позволяет ни окончательно опровергнуть, ни подтвердить эту версию, однако большинство исследователей считает ее маловероятной.

По всей видимости, культ Владимира входит в фазу активного формирования в XIII веке в Новгороде, вероятно, не без участия князя Александра Ярославича. По мнению ряда исследователей, это связано с тем, что в 1240 году на день памяти крестителя Руси — 15 июля пришлась победа русского войска над шведами в Невской битве2. Вероятно, такое совпадение наложило отпечаток на ранние этапы почитания Владимира в Новгороде: он должен был восприниматься как особый покровитель града и народа. Надежда на помощь князя и защиту от врагов проявилась и в том, что первая на Руси церковь, посвященная Владимиру, была построена в Новгороде в 1311 году как надвратная на одной из башен новгородского детинца, чтобы встречать подходящих к городу врагов.

Память о событиях 1240 года, по всей видимости, сохранялась в Новгороде. На одной более поздней храмовой иконе, утраченной в XX веке и известной по описанию архимандрита Макария и фотографии3, поясной образ Владимира сопровождался изображениями избранных святых по сторонам — Кирика и Улиты (день памяти которых отмечается одновременно с князем Владимиром) и Бориса и Глеба. Такое сочетание, несомненно, напоминало о дне памяти Владимира, 15 мая, и важных для Новгорода событиях, пришедшихся на этот день: Невской битве и явлении перед ней Бориса и Глеба Пелгусию.

Новгородская традиция изображения князя Владимира формируется раньше, чем московская, и отличается ярким своеобразием и многовариантностью. Самым ранним изображением Владимира в древнерусском искусстве принято считать фреску на восточной стене диаконника церкви Николы на Липне близ Новгорода (между 1292–1299 годами), где он представлен вместе с бабкой, княгиней Ольгой, в молитве перед Иоанном Предтечей4. Обращение крестителя Руси к крестителю Господню напоминает о подвиге князя, о твердости и истинности выбранной им веры. Замысел росписи связан с личностью строителя храма архиепископа Климента, последнего новгородского архипастыря, поставленного в Киеве. Воспоминание о принятии Русью христианства имело особое значение для архиепископа, видевшего сожженную татарами древнюю столицу, разрушенную Десятинную церковь, где во время нашествия были утрачены мощи крестителя Руси. Там же в основанной князем Владимиром Десятинной церкви хранились принесенные из Корсуни мощи Климента, Папы Римского, имя которого носил новгородский владыка. Становление и распространение на Русской земле культа Папы Римского Климента было связано именно с Владимиром, принесшим из Корсуни в Киев его мощи. 

Князь Владимир в липенской росписи представлен в виде старца с короткой бородой и длинными волосами, в кафтане и плаще-корзне, с четким треугольным концом, спадающим на грудь. Головной убор Владимира утрачен, но, вероятно, на нем была княжеская шапка, как и в других его ранних сохранившихся новгородских изображениях. Такой облик князя и тип его одежд станет наиболее типичным и распространенным в новгородском искусстве XIV–XV веков. Хотя и в этой традиции есть свои исключения.

Речь идет о знаменитой иконе «Святой Владимир» из деисусного чина (начало XV века, ок. 1414 года (?), ГТГ)5, которая, вероятно, связана с надвратной церковью в новгородском детинце. Она имеет ряд необычных для новгородской иконографии князя и уникальных для всего русского искусства черт: Владимир облачен в длинную царскую одежду типа дивитисия с лором, красный с золотыми звездами плащ — «хламиду античного патриция с таблионом»6 и золотой городчатый венец. Царский венец и дивитисий сближают облик князя не только с иконографией византийских императоров, но и с изображениями ветхозаветных царей — Соломона и Давида. Эта параллель кажется неслучайной, ведь сопоставление Владимира с царем Давидом было устойчивым мотивом в литературной традиции, и уже в «Памяти и похвале князю русскому Владимиру» начала XII века креститель Руси постоянно соотносится с ветхозаветным царем-пророком7.

С другой стороны, хламида, верхняя одежда князя, и украшающий ее таблион, кусок драгоценной ткани, нашитый на груди, являются характерной особенностью деисусных изображений мучеников. Эта тема мученичества, появляющаяся в изображении Владимира и напоминающая о подвиге его сыновей, первых русских страстотерпцев Бориса и Глеба, еще не раз будет звучать в иконографии князя более позднего времени.

По всей видимости, именно с Новгородом связано формирование традиции изображения крестителя Руси вместе с его сыновьями Борисом и Глебом в единой трехчастной композиции. Впервые подобная схема встречается в росписи новгородской церкви Федора Стратилата на Ручью (1480-е годы), где три статные торжественные одинаково значимые фигуры князей осеняются Спасителем.

В дальнейшем трехфигурная композиция станет устойчивой формулой и будет многократно повторяться в русском искусстве. Однако ее содержание не статично, в зависимости от эпохи и контекста она будет наполняться различными оттенками и смыслами. Так, например, в миниатюре из Мусин-Пушкинского сборника 1414 года фигуры князей не равнозначны: центральный образ Владимира выделен крупным масштабом, а Борис и Глеб склоняются в предстоянии отцу с приподнятыми в молитве руками8. В жесте Владимира, обнимающего своих сыновей за плечи, подчеркивается отеческое благословение, он предстает как глава семейства, как авторитетный учитель, напутствующий и вдохновляющий на подвиг. В слитной композиции миниатюры, в близости поставленных фигур важно их семейное единение, единомыслие, духовное родство.

Богата символическими оттенками и новгородская икона-таблетка «Владимир, Борис и Глеб» конца XV века (ГТГ, коллекция П.Д. Корина), входящая в состав комплекса Софийских святцев9. Обращает на себя внимание триумфальная, почти героическая трактовка образов, выраженная в построении симметричной композиции, в повороте святых братьев к центральной фигуре Владимира, в подчеркнутой остроте и выразительности жестов. Здесь звучит тема победы и торжества Православия, тема княжеского достоинства и христианской инициативы, преданности вере, выраженная в важном для этой иконы образе креста. Стоит обратить внимание на увеличенные в размерах изображения крестов Бориса и Глеба, которые они возносят по сторонам от своего отца и которые отчетливо выделяются в сиянии золотого фона, становясь ведущей темой всей композиции.

В искусстве Москвы иконография святого Владимира начинает развиваться во второй половине XIV века и сразу оказывается связанной с аристократическими кругами, с великокняжескими заказами и вкусами. Креститель Руси воспринимается как один из важнейших для княжеского дома покровителей, как частный и родовой заступник.

Самый ранний московский пример относится к концу XIV века — это шитый воздух 1389 года, заказанный вдовой великого князя Симеона Ивановича Марией Александровной (ГИМ)10. В расположении фигуры Владимира отдельно от сыновей и рядом с Дмитрием Солунским прочитывается очень личная патрональная программа, связанная с именами героев Куликовской битвы — Дмитрия Донского и Владимира Серпуховского, тезоименитые святые которых собраны на полях воздуха.

«Московский» вариант иконографии Владимира отличается также типом одеяний: на князе не плащ, а шуба с меховым воротником и городчатый венец византийского типа. В дальнейшем, начиная со второй половины XV века, именно такой столичный вариант получит распространение во всех русских землях. В таких же одеяниях изображен креститель Руси в еще одном московском произведении лицевого шитья — на пелене «Богоматерь Одигитрия Смоленская, со святыми на полях», 60-х годов XV века (ГММК)11, заказанной княгиней Марией Борисовной, первой женой Ивана III.

В обоих шитых московских произведениях Владимир изображается в составе сонма русских и общехристианских святых, в контексте и в окружении которых его образ приобретает дополнительные смысловые оттенки, на первый план выдвигаются те или иные аспекты его культа — частные, заступнические или более масштабные, общенародные, государственные.

Например, во фресках собора Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря 1502 года Владимир с сыновьями представлен в медальоне на восточном склоне южной подпружной арки, справа от алтаря12. В его фигуре прочитываются отчетливые византийские аллюзии и параллели: он облачен в лоратный дивитисий, визуально сближающий его облик с иконографией Константина. По мнению исследователей, эта деталь является отражением идеи преемственности Московского государства от Второго Рима — Константинополя13.

Напоминанию о византийских связях способствовало и изображение рядом с князем византийского святого Евстафия Плакиды, который на Руси почитался как «княжеский» и «царский» святой, «прообразующий равноапостольного Константина Великого»14. Уже в «Чтении о Борисе и Глебе» Нестор называет Владимира новым Евстафием Плакидой. Важна и другая ассоциация: Евстафий потерял свою семью, в том числе своих сыновей, убитых за исповедание христианской веры. Сыновья Владимира погибли (правда, уже после кончины отца), демонстрируя образец христианского смирения.

В образе князя во фресках Ферапонтова монастыря акцентируется также тема начала, основания Русской Церкви. Первые святые киевского периода во главе с Владимиром выделены в системе росписи, собраны по сторонам от алтаря. Симметрично князю представлены фигуры преподобных Феодосия и Антония, в которых продолжается тема строительства Руси и ее Церкви, ведь Антоний и Феодосий Печерские являются основателями первой русской обители — Киево-Печерского монастыря, символического центра Церкви Великой Руси.

По контрасту с житийным циклом святых Бориса и Глеба, который получает активное развитие уже в искусстве XIV–XV веков, житие Владимира в русской средневековой живописи иллюстрируется редко. Однако начальные сцены борисоглебских циклов в иконописи и миниатюрах рукописей обычно включают клейма с изображением отца святых. Так, например, в самой ранней сохранившейся житийной иконе Бориса и Глеба, происходящей из Коломны, конца XIV века (ГТГ)15 в первом клейме представлен Владимир, посылающий Бориса в поход против печенегов и вручающий ему меч как символ своего княжеского благословения, знак ратной и духовной силы. 

Самый подробный цикл иллюстраций жития Владимира сохранился в Радзивиловской летописи конца XV века (БАН. 34.5.30)16. На почти 60 миниатюрах (листы 38, 43 — 75, 126) подробно представлены события жизни Владимира, от его вокняжения в Новгороде до его внезапной кончины и погребения в Десятинной церкви в Киеве. Облик Владимира варьируется на протяжении всего рассказа, неизменными остаются только его красный кафтан, иногда наброшенный на плечи плащ, шапка, а в большинстве миниатюр — меч как атрибут княжеской власти. В сцене крещения Владимир впервые изображается с нимбом, который становится символом духовного очищения и обретения благодати истинной веры. Затем нимб встречается еще в ряде композиций уже христианского периода жизни князя, когда художнику было важно подчеркнуть благодеяние и благочестие крестителя Руси, например в сценах «Перенесение корсунских реликвий в Десятинную церковь», «Благословение Бориса на поход против печенегов» и др.

* * *

В русском искусстве XIV–XV веков иконография святого князя Владимира переживает свой ранний этап, происходит активный поиск выразительных схем и композиционных формул, вырабатываются узнаваемые черты внешнего облика крестителя Руси, намечается целая палитра смыслов и значений его образа. 

Иконография князя Владимира оказывается многовариантной, постоянно обогащающейся, самобытной областью русского средневекового искусства. Особенности почитания святого Владимира и значение его образа для Руси находят аналогии в культуре других регионов славянского православного мира. Наиболее близкие параллели обнаруживаются в культах тех святых, которые способствовали христианскому просвещению той или иной страны, а иногда — и укреплению ее государственности, консолидации и возвышению местной Церкви. Среди таких фигур, состав которых имеет огромный хронологический и территориальный диапазон, вспомним святую Нину в Грузии, святого Григория — просветителя Армении, святого Савву Сербского, святого Климента Охридского и других. Иконография этих святых получает активное развитие в искусстве соответствующих стран. Однако ни в одном из регионов она не достигла такого размаха, не стала такой исторически значимой частью культуры, как традиция почитания и изображения святого князя Владимира в искусстве Древней Руси.

1 Высоцкий С.А. Светские фрески Софийского собора в Киеве. К., 1989. С. 45–46, 78–79, 91–97, 101–102.

2 Хорошев А.С. Указ. соч. С. 85–88; Поппе А.В. Владимир Святой: у истоков церковного прославления // Византинороссика: Труды Санкт-Петербургского общества византино-славянских исследований. СПб., 2000. Т. 2. С. 9–55.

3 Макарий (Миролюбов), архим. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. М., 1860. Ч. 2. С. 104; Гусев. 1921. Табл. VI.

4 Царевская Т.Ю. Новые данные о составе росписей церкви Николы на Липне // ДРИ. Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб., 1997. С. 421, 426, 429–430; она же. Княжеская тематика. С. 605–620.

5 Антонова В.И., Мнева Н.Е. Каталог древнерусской живописи. 

Опыт историко-художественной классификации: В 2 т. М., 1963. Т. II. Кат. 153; Смирнова Э.С., Лаурина В.К., Гордиенко Э.А. Живопись Великого Новгорода. М., 1982. Кат. 4.

6 Преображенский А.С. Иконография Владимира Святославича // Православная энциклопедия. М., 2004. Т. 8. С. 705–718.

7 Память и похвала князю русскому Владимиру // БЛДР. Т. 1. СПб., 1997. С. 316–327.

8 Срезневский И.И. Мусин-Пушкинский сборник 1414 г. в копии начала XIX в. // Записки императорской Академии наук. СПб., 1893. Т. 72. Прил. № 5. С. 17–31.

9 Лазарев В.Н. Страницы истории новгородской живописи. Двусторонние таблетки из собора Св. Софии в Новгороде. М., 1977. Табл. XXII об.

10 Маясова Н.А. Древнерусское шитье. М., 1971. Табл. 5, 6.

11 Там же. С. 19–20. Ил. 26; Маясова Н.А. Памятник шитья московской великокняжеской светлицы XV в. // ГММК. Материалы и исследования. Вып. III: Искусство Москвы периода формирования Русского централизованного государства. М., 1980. С. 56–75. Табл. 3.

12 Смирнова Э.С. Роспись подпружных арок собора Ферапонтова монастыря. Состав фигур и замысел // Древнерусское и поствизантийское искусство. Вторая половина XV — начало XVI века: К 500-летию росписи собора Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря. М., 2005. С. 219–228.

13 Преображенский А.С. Иконография Владимира. С. 705–718.

14 Гладкова О.В. Евстафий Плакида // Православная энциклопедия. М., 2008. Т. 17. С. 313–320.

15 Антонова В.И., Мнева Н.Е. Каталог древнерусской живописи… Т. 1. Кат. 209.

16 Радзивиловская летопись: Текст. Исследование. Описание миниатюр / Отв. ред. М.В. Кукушкина. СПб.; М., 1994. Кн. 1. 

То новый Константин великого Рима; как тот крестился сам и людей своих крестил, так и этот поступил так же. Если и пребывал он прежде в скверных похотных желаниях, однако впоследствии усердствовал в покаянии, по слову апостола: «Где умножится грех, там преизобилует благодать». Удивления достойно, сколько он сотворил добра Русской земле, крестив ее. Мы же, христиане, не воздаем ему почестей, равных его деянию. Ибо если бы он не крестил нас, то и ныне бы еще пребывали в заблуждении дьявольском, в котором и прародители наши погибли. Если бы имели мы усердие и молились за него Богу в день его смерти, то Бог, видя, как мы чтим его, прославил бы его: нам ведь следует молить за него Бога, так как через него познали мы Бога. Пусть же Господь воздаст тебе по желанию твоему и все просьбы твои исполнит — о Царствии Небесном, которого ты и хотел. Пусть увенчает тебя Господь вместе с праведниками, воздаст услаждение пищей райской и ликование с Авраамом и другими патриархами, по слову Соломона: «Со смертью праведника не погибнет надежда». - Память о нем чтут русские люди, вспоминая святое крещение, и прославляют Бога молитвами, песнями и псалмами, воспевая их Господу, новые люди, просвещенные Святым Духом, ожидая надежды нашей, великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; Он придет воздать каждому по трудам Его неизреченную радость, которую предстоит получить всем xристианам.

«Повести временных лет» (10-е гг. XII в.)

Справка об авторе

Наталья Михайловна Абраменко в 2008 г. закончила отделение истории искусства исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова (Москва). В 2012 г. закончила аспирантуру МГУ им. М.В. Ломоносова (Москва), 27 марта 2013 г. защитила кандидатскую диссертацию. Специализация — «древнерусское искусство и искусство стран византийского мира» С сентября 2012 г. — преподаватель истории искусства Древней Руси и Византии в МГХПА им. С.Г. Строганова.